Георгий Зотов - Айфонгелие

– ( С радостью. ) Вот! Вы – дворяне. Белоручки. Разъезжали в каретах по балам, Парижам, покупали себе фраки и цилиндры. А крепостные тем временем пахали на полях, словно бессловесный скот, жили в жутких условиях. Вы продавали их и покупали. Ваше сибаритство и нежелание знать, как живут простые люди, довели страну до революции.

– ( Философски. ) Простите, что-то у меня во рту пересохло от умных разговоров.

– ( Бульканье. ) Пожалуйста, Александр Сергеевич.

– ( Выпив. ) Покорнейшей благодарю. Пожалуй, мне следует согласиться. Дворяне не видели, как живёт простой народ, да и, честно говоря, было не особо интересно: в деревне не обсудишь на французском вкус тушённого в вине фазана. Мы казались небожителями с нашими дворцами, имениями и сюртуками ценой в годовое жалованье кузнеца. Однако будьте любезны сказать мне, сударыня, чем ваша ситуация отличается? Я наблюдаю личностей, за копейки взявших в собственность нефтяные товарищества, пролезших на высокие места в политике, укравших из казны миллионы. Они по виду своему такие же графы и князья, как и раньше, – гуляют в ресторанах с шампанским, нанимают на эти… кор-по-ра-тивы цыганские хоры, берут на содержание безголосых певичек. И откровенно презирают людей, дающих им безбедную жизнь, – рабочих собственных предприятий или граждан, избравших их на должность в парламент. Скажете, нет?

– ( Неуверенно. ) Вы… как-то… ну, в общем…

– Вот в том-то и дело, ма шери мадмуазель. Тут, как говорят французы, какая-то хуйня получается. На какой круг истории ни пойдёшь – везде аристократы и крепостные. Одни кормят домашних собачек икрой, а другие пашут от зари до зари за кусок хлеба. Технические новшества удивить не могут – в своё время паровоз считался прорывом инженерной мысли. Теперь он летает по воздуху, но в чём смысл, если повседневная жизнь не меняется? И у нас, и в Северо-Американских Соединённых Штатах, и в Европе, и где-нибудь в дебрях Африки человеков продают и покупают, как тысячи лет назад. Изменились лишь только названия. Нынче рабов зовут «клерк», «менеджер» и «секретарь», а современную кабальную купчую или крепостное право – «кредит».

– ( Горько. ) Я тоже последние пять лет выплачиваю автокредит.

– И разве он не рабство?

– Блядь, да самое настоящее.

– О чём же мы тогда спорим? Мир постоянно меняется, но это не его достижение. В своё время я воспевал едва показавшуюся из пены кружев женскую ножку, а в данный момент в центре Красной площади можно среди бела дня страстно возлюбить козла, и никто этому не удивится… даже не остановится посмотреть. Вам не хочется убить себя?

– Господи, ну почему вы все такие мрачные? Упиваетесь суицидом.

– Сударыня, меня застрелили, мне по статусу положено.

– Но вы поэт, а не философ, Александр Сергеевич.

– Я живу в Великороссии – и до смерти, и после. В наших родимых снегах каждый поэт не только философ. Он раздолбай, повар, бабник, и швец, и жнец, и на дуде игрец. Моя главная проблема – я не нахожу себе здесь места, сударыня. Помимо романов сомнительного качества, подработки ради я пишу стихи для коротких рекламных роликов и поздравительных открыток. И там не нужно изощряться с рифмой, стиль современности – проще, как можно проще: ну вроде как первое и второе кушать из одной тарелки. Иначе вы не поймёте. «С днём рожденья поздравляю и бабла тебе желаю». Реклама так и вовсе бесподобна: «Скидки круче всех у нас, залезай в наш тарантас», «Коль боишься ты зверей, закажи скорей дверей». Сначала ты близок к апоплексии, но после привыкаешь, клепаешь одну нетленку за другой. Сто поздравительных надписей – скидка.

– Это же лажа.

– Другое здесь не катит. Кому у вас нужно «Я помню чудное мгновенье»?

– Девушкам.

– Ой, да ладно. Включите телевизор, послушайте рэп. Включите радио, послушайте шансон. Сядьте в железную повозку извозчика, насладитесь попсой. Оружие массового уничтожения. Если бы я знал, что такое существует, то в начале дуэли включил бы Дантесу группу «Лесоповал», его бы ещё до выстрела на части разорвало. Я просто не подхожу к двадцать первому веку, не вписываюсь в него. Будь ты сто раз талантлив, это людям не нужно. Подумать только, сто семьдесят лет назад я ездил к государю во дворец и считал монархию тиранией. Нынешний государь меня и в подзорную трубу не увидит.

– ( Раздражённо. ) Вам хоть что-то нравится? Не ожидала – поэт, и такой брюзга.

– Свободная любовь. Сексуальная вседозволенность меня восхищает. Но, мадмуазель, знаете, что печально? Ни одна девушка не дослушала стихи, кои я пытался зачесть. Они просто засыпают. Ваш век – бешеная скорость, всё должно быть очень быстро – секс, еда, зрительные эффекты. Стихи усваиваются, только если в них не более четверостишия – «пирожки». Верите ли, я научился их сочинять. «Аркадий помнит то мгновенье – ему явилась Зульфия. Но, в сущности, её явленье ему не нужно ни хуя». Простите, я хочу выйти на улицу, подышать воздухом. Мне грустно.

( Лязг замка… дёрганье железной ручки. )

– ( Неожиданно холодным тоном. ) Извините, Александр Сергеевич. Дверь не откроется.

– ( Очень спокойно. ) Я не удивлён. Предчувствия-с. И что сейчас произойдёт?

– Вы последний. Моя миссия закончена. Я расскажу, почему вы оказались здесь.

– А дальше?

– У вас здесь нет будущего, и вы это знаете.

– Я начинаю понимать, сударыня. Я был прав. Всё же, вы – Смерть?

– Как романтично. Вот прям так сразу и Смерть. Нет. Я гораздо прозаичнее.

( В помещении бара внезапно гаснет свет. )

(улица Большая Дмитровка, на углу у газетного киоска)

…Молодой человек в синем костюме с голубой рубашкой и бледно-жёлтым галстуком уже целый час стоял на одном месте, переминаясь с ноги на ногу. Асфальт у его ботинок из крокодиловой кожи был щедро усыпан окурками с золотым ободком – он прикончил целую пачку «Ротманс» и не собирался останавливаться. Вытащив из кармана портсигар, парень выхватил сигарету и стиснул фильтр зубами. Вспыхнул огонёк зажигалки. Выглядел незнакомец года на двадцать два. Кудрявый, сексуально небритый, – проходящие мимо девушки нет-нет, да оборачивались. Внешность портили лишь неестественная, серо-дымчатая бледность да отчётливые тёмные круги под глазами.

Было приказано ждать, и он терпеливо ждал.

Юноша не боялся, что примелькается и впоследствии будет опознан прохожими. Через неделю внешность будет иной. Они быстро входят в зрелость, а стареют долго. Он полюбил красиво одеваться, образ взрослого нравился ему больше, чем имидж дошкольника. В детстве ничего хорошего, кроме бесплатных конфет. Первое дело (расправа с подпольным ювелиром) являлось во снах, будоражило, и он просыпался с эрекцией… Часто представлял, что было бы сейчас, окажись он снова в той комнате. Уже не отпустил бы охранника, натешился с ним вволю! Но тогда хотелось быть великодушным. Наивно. Человечество не заслуживает милости. Порой юноша задавался вопросом – зачем они всё это творят с Землёй? Есть ли смысл длить конвульсии? Для больных есть эвтаназия, раненых пристреливают на поле боя. Но, увы… Тут ейвиднее.