Юлиус Эвола - Традиция и Европа

Статья «Кровожадный барон» посвящена загадочному барону Унгерну фон Штернбергу. Также в ней затронута тема «царя мира».

Небольшая статья «Благородный дух» посвящена вопросу духовной элиты, а следующая, завершающая сборник статья «Орден железного венца» более подробно освещает тему того, какова могла бы быть форма организации сегодняшней духовной элиты, объединённой в орденскую структуру. Этот материал имеет под собой реальную основу: в середине 60–х годов XX века определённые круги обратились к Юлиусу Эволе, чтобы он в самых общих чертах набросал план Ордена, который мог бы противостоять современному миру не только словом, но и делом.

Статьи «Сакральное в римской традиции», «Рим и Этрурия», «Император Юлиан», «О мистериях Митры», «Путь просветления в мистериях Митры», «Пределы регулярности инициации», «Ницше: нигилизм и смысл жизни», «Раса как сила, созидающая вождей», «Живём ли мы в гинекократическом обществе?» и «Духовные и структурные предпосылки Европейского союза» были переведены с английского языка, остальные статьи — с немецкого языка.

В 1929 году издательство «Принципато» выпустило книгу Витторио Маккиоро под названием ‘Roma Capta. Saggio intornoalla religione dei Romani’. [1] [1] «Понятый Рим. Эссе о римской религии» (итал.) — прим. перев. Эта книга примечательна из–за серьёзного подхода к подаче информации, ясности описания и иллюстрации пронзительного трагического чувства, присутствовавшего в древнеримской традиции. Конечно, мы далеко не во всём согласны с интерпретацией Маккиоро. Ему, как и почти всем современным «эрудитам», недостаёт доктринальных и традиционных точек опоры, которые уже сами по себе позволят нам понять реальную суть того, что можно называть духовностью времени, предшествовавшего современности. Тем не менее, в этой книге он даёт нам много частично организованного материала, который могут использовать желающие исследовать глубины мира римской религиозности до периода её изменения чуждыми влияниями. Мы используем её в этом очерке, предназначенном для пролития света на иные аспекты римской традиции по сравнению с теми, которые были предметом предыдущих работ.

Саллюстий, говоря о ранних римлянах, использует выражение religiossimi mortales [2] [2] Самые религиозные из смертных (лат.) — прим. перев. («Заговор Катилины», 13), а Цицерон заявлял, что древняя римская цивилизация по своему чувству священного превосходила любой другой народ или государство: omnes gentes nationesque superavimus («Об ответах гаруспиков», IX, 9). Эти свидетельства, как и другие, которые можно найти в целой серии древних писателей, даже если они составляют формальное опровержение взглядов тех, кто видел и обнаруживал в римской цивилизации только гражданские, политические и юридические профанные аспекты, всё же не должны вводить в заблуждение относительно использования самого термина «религия». На самом деле, изначальная, традиционная, связанная с таинственным происхождением «священного города» «религия» римлян имела не так уж много общего с тем, что это слово обозначает сейчас.

Во–первых, в древнеримской «религии» почти полностью отсутствовала персонификация божественного — в культе не было изображений. Древние римляне не были склоны мыслить посредством образов. В этом состоит (в профанной области) одна из причин презрения, которое древние римляне питали к художникам — они гордились тем, что их отличают весьма иные идеалы, нежели создание образов и скульптур из мрамора. Отсюда (в области священного) не существование в раннем Риме мифологии того рода, которую привыкли называть греческой, но которую лучше назвать мифологией греческого упадка. Ещё в меньшей степени римляне воспринимали богов как философские абстракции, как теологические концепты, как умозрительные гипотезы. В римской реальности такие идеи имели такое же слабое распространение, как и образное искусство.

Таким образом, римляне знали божественное не как «мысль», не как мифологический мир, и даже не как опору простой веры. Римляне знали божественное как действие. В римлянах ощущение numen было приоритетным перед ощущением deus : numen — это божество, понимаемое не столько как «личность», сколько как «сила», принцип действия; это сущность, чьё представление было неважно (в лучшем случае для представления numen древние римляне использовали символические объекты: копьё, огонь, щит и так далее), было важно его реальное действие. Таким образом, вполне можно сказать, что древнеримская «религия» имела «экспериментальный» характер. Сервий в комментариях к «Эннеадам» (III, 456) отчётливо выявил этот момент, говоря, что для древних римлян, maiores nostri , [3] [3] Наши предки (лат.) — прим. перев. религия содержалась не в вере, а в опыте: maiores enimexpugnando religionem totum in experientia collocabunt . К этому можно добавить свидетельство Лактанция («Божественные институты», IV, 3), который сообщает нам, что римская «религия» была направлена не на поиск «истины», а на знание ритуала: nechabet inquisitionem aliquam veritas sed tantummodo ritum colendi .

Таким образом, оправданно говорить о специфически римской активно–интенсивной концепции священного. Кажется, что древние римляне всё ещё хранили это отношение к области сущностного, что заставило их исключить из первоначальных традиций любую фантастическую и мифологическую форму сверхчувственного восприятия. Мы хорошо знаем, что традиционные мифологии со своими разнообразными персонажами — это не порождение человеческого воображения, а система форм, в которых воображение своими образами выражает, овеществляет сверхчувственный опыт. Но нам также хорошо известно, что эти способы косвенного и мифологизированного опыта стоят ниже прямого и абсолютного опыта, т. е. такого опыта, который обходится без форм и образов, являясь безмолвным и сущностным. Именно таков уровень римской концепции священного. Эту концепцию можно рассматривать как гармонический сакральный двойник того реализма, той нетерпимости к несущественному, сентиментальному и субъективному, который всегда был римским правилом в этическом, политическом и социальном плане. И как сознательность высшего этоса— того внутреннего стиля жизни, который заставил первого посланника уже выхолощенной Эллады сказать, что в римском сенате он обнаружил не собрание варваров, как он боялся, а почти что «совет царей» — была скрыта в римском презрении к эстетам и «философам», так и в очевидной бедности изначального римского культа, в его сырых и простых формах, чуждых всякому мистицизму и пафосу, любым причудливым и эстетическим одеяниям, есть что–то таинственное и мощное, что в своём величии оказывается трудным для понимания: дыхание примордиальности (изначальности).