Юлиус Эвола - Традиция и Европа

Феодальный порядок возникает с прогрессивным внедрением такого принципа. Он по своей сути соответствует общей идее прямого организационного закона, которая из динамики различных сил оставляет самую большую свободу действий. Власти противостоят властям, подданные — господам, и господа — господам, так что всё — судьба, свобода, честь, слава, собственность — опиралось на индивидуальную ценность, и ничто или почти ничто — на бесформенный коллектив или на «общественную» власть. Даже король имел возможность за мгновение утерять своё качество, которое и делало его королём, и добиваться его снова. Никогда не обращались с человеком так жёстко: несмотря на это, этот режим был школой не раболепия, а независимости и мужественности, и при нём отношения верности и чести достигали никогда больше не достигнутой степени безусловности и чистоты.

Теперь мы должны сказать несколько слов, чтобы указать, что этому максимально характерному для средневекового духа устройству можно найти только слабое соответствие в христианско–семитском идеале любви. В нём она как раз противостоит верности, fides , которая, задолго до того, как появилась вся «немецкая верность», обнаруживается уже в одном из старейших римских культов, что позволяло говорить Ливию, что fides характеризует римлянина по сравнению с варваром. На самом деле и индоарийский идеал bhakti имел тот же смысл, что и этос, определяющий древнеперсидское общество. В таком обществе, даже в области инициации (митраизм), мужские добродетели имели более высокую ценность, чем сострадание и доброта, вследствие чего братство в таком созданном обществе — так же как у средневековых «равных» и «свободных» — было искренним, ясным и жёстко индивидуализированным братством, которое могло состоять только из объединённых общим предприятием воинов.

Принцип fides , цемент отдельной феодальной единицы, вёл к чему–то вроде преображения в вечном, к высшему fides , к тому, что можно определить как надполитическое, всемирное имперское единство. Как и церковь, империя претендовала на сверхъестественное происхождение, направленность к «спасению» человечества и смысл этого пути. Однако, как два солнца не могут существовать в одной планетной системе, а двойственность церковь–империя понималась в смысле подобия двух солнц, то столкновение обоих высших центров великого феодального ordinatio ad unum [53]должно было скоро начаться.

Однако придавать этому столкновению только политически–гегемонистский смысл было бы неверно. «Религиозной» церковной универсальной идее противопоставляется имперская идея как скрытая тенденция к восстановлению единства обеих властей, королевской и духовной, сакральной и человеческой. Даже если имперская идея часто ограничивалась в своих проявлениях только борьбой за господство над «телом» и порядком ( ordo ) христианских народов, то, тем не менее, в её основании остаётся языческая нордически–арийская идея «божественной королевской власти». Эта первоначально принесённая «варварами» идея при соприкосновении с символами древнего Рима превосходит границу отдельной расы, она становится универсальной, объединяющим и преображающим центром воинско–феодального устройства, более истинным по сравнению с церковью.

Даже сама церковь как противница империи подтверждает это воззрение собственной идеологией. Григорианское учение типично антитрадиционно: дуализм властей, первенство немужской семитской духовности над вытесненной на материальный уровень воинской мужественностью; священник как суверен над вождём, осознаваемым только в качестве политической власти государства. Король, ‘Laiker’, обязан своей властью только «естественному праву», а его империя означает только предоставленную ему beneficium [54]священнической касты.

Разумеется, такие притязания нужно расценивать как антитрадиционное заблуждение. Также помимо того, что было свойственно всем великим дохристианским традициям, даже в «обращённой» Византийской империи церковь оставалась зависимым от государства учреждением. В более поздние времена посвящение императоров по своему существу едва ли можно было отличить от священнического посвящения. Но если короли и императоры уже во франкскую эпоху обязывались «защищать» церковь, это вовсе не означало, что они признавали своё подчинение ей. «Защищать» церковь значило предоставлять ей защиту и наряду с этим обретать над ней власть. То, что называлось защитой, было договором, в котором защищаемый признавал себя зависимым от защитника и брал на себя все обязанности, которые язык того времени обобщал в слове fides . По свидетельству Эгинхарда, «после аккламации Папа бросился перед Карлом на колени, согласно господствующему во время древних императоров ритуалу». Тот же Карл Великий претендовал не только на «защиту» церкви, но и на право и власть «укреплять её в истинной вере изнутри». Так же знаменательны заявления: ‘Vos gens sanctaestis, atqueregaleestissacerdotium’ (Стефан III) [55]— ‘Melkisedeknoster, meritorexatquesacerdos, complevitlaicusreligionisopus’ [56].

Поэтому враждебное отношение к империи гвельфов, прибегающим к словам Геласия I «после рождества Христова никто больше не может быть королём и одновременно священником», чтобы умалить идею империи, нужно расценивать фактически как восстание. Здесь миф вовсе не фальсифицирует историю, скорее он вводит нас в её более глубокое измерение и дополняет её. Как можно видеть уже из вышеприведённых слов, загадочный символ Мельхиседека и его «королевской религии» используется по отношению к императорам уже во франкский период. Мельхиседек, царь Салема, является священником высшего культа одной из семитских авраамических религий. На самом деле он —наглядное библейское представление небиблейской языческой и в более высоком смысле «традиционной» идеи «царя мира» (индоарийского Chakrawartî ) и, следовательно, функции, объединяющей в себе «солнечное» обеих властей и образующей живую точку соприкосновения между этим миром и высшим, потусторонним миром. При встрече истории и мифа, действительности и символа именно эта мысль заново проявляется в многочисленных сказаниях о германских императорах. Согласно легенде, не только Карл Великий, но и Фридрих I и II «вечно живы». Вышеупомянутые приняли от таинственного «пресвитера Иоанна» (популярное наглядное средневековое представление «царя мира») символы бессмертной жизни и нечеловеческой силы (кожа саламандры, живая вода, золотое кольцо). Их жизнь должна продолжаться внутри горы (например, Оденберг или Киффхаусер [Kyffhäuser]), а иногда и под землёй.

Вследствие этого мы должны вернуться к универсальным символам древней языческой традиции. Точно так же в горе или под землёй нашёл убежище древнеперсидский царь Йима, «ярчайший из людей, яркий, как солнце», и там продолжил жить. Северо–арийская Валхалла, местопребывание обожествлённых королей и бессмертных героев, часто обозначалась как гора —Глитмирбьёрг (Glitmirbjorg) или Химинбьёрг (Himinbjorg). Согласно некоторым буддийским сказаниям, «пробудившиеся» — как и многие греческие «герои», и даже Александр Великий в некоторых легендах — скрываются в горе, «горе пророка». Символическая гора средневековых легенд, как и индийская Меру, исламская Кеф, гора Монсальват сказания о Граале, сам Олимп и т. д. — всё это в общем только различные формы проявления единственного мотива: символика «высоты» указывает на трансцендентные духовные состояния, которые в древней культуре считались условием власти и безусловной сверхъестественной функцией империи. Символика подземелья, т. е. сокрытого, выражает схожие идеи — как виделась связь между латинскими словами coelum и celare . [57]Легенда о «вечно живущем», скрывшемся в горе императоре также доказывает нам, что в таких образах правителей неосознанно признавали проявления именно этой бессмертной функции вселенской духовной высшей империи (Überreich). Однако эта функция всегда должна соответствовать другому «традиционному» мотиву (Эдда, Брахмана, Авеста и т. д.), согласно которому они проявятся снова в решающий для мировой истории кульминационный пункт. Ту же мысль можно найти в средневековых легендах. Императоры Священной Римской империи снова просыпаются в дни освобождения заключённых за стальной стеной ещё Александром Великим народов Гог и Магог — символами демонического коллектива. Тогда произойдёт последняя битва. От их успеха будет зависеть, расцветёт ли снова «тёмное древо», т. е. всемирное древо и древо жизни, эддический Иггдрасиль, смерть которого будет значить ragnarökkr , сумерки богов.