Виксар - Мечта обретённая

— Результат будет разный, но… это работает совершенно не так, как представляется. Как бы это объяснить… Представь, что объективная оценка тебя как госслужащего выражается в линии колбочек. Они могут быть черными, белыми или серого оттенка, в зависимости от показателей. И каждая колбочка отражает свой параметр, уникальный. Так вот, если ты бог документооборота, у тебя будет одна белая колбочка. Одна!

— А что оценивают все остальные?

— Вот в этом и состоит мастерство государственного деятеля: понять, какие колбочки соответствуют твоим условиям работы, тому обществу, в котором ты живёшь, и заниматься их обелением, не отвлекаясь на то, что на колбочки не влияет. С одной стороны — не отвлекаясь, а с другой — не думая о том, насколько лично тебе нравится заниматься своими делами. Понятно, что симпатии и антипатии никуда не денутся и личный фактор присутствует в любом случае, но далеко не на таком уровне, как здесь, у Луары. Люди есть люди, и говорить, что раз их всё устраивает, то значит, всё в порядке, неправильно. — За время монолога мысль несколько раз успела поменять направление, и закончил я уже совсем о другом: — И чаще всего получается так, что уже после прекращения правления выясняется — ты был ленивым и делал меньше, чем надо было, ты был недальновидным и гнался за сиюминутной выгодой, ты витал в облаках, не замечая бросающихся в глаза недоделов. И так далее.

— Это всё человеческие оценки, — заметил Виграф, — их можно учитывать, но на них не обязательно ориентироваться.

— А если не человеческая?

Разговор вплотную приблизился к тем областям памяти, которые по-прежнему отдавались тупой ноющей болью в душе.

— Что ты имеешь в виду? — не понял феодал.

— Обстоятельства. Что если ты сам, безо всякой помощи в какой-то момент понимаешь, что был идиотом? Готовился к войне, в то время как надо было следить за урожаями. Заботился о продовольствии, когда не хватало товаров. Занимался торговлей, когда на границе собирался враг…

— Тогда ты берёшь и начинаешь всё заново, разве нет?

Голос Виграфа стал более жёстким — он явно почувствовал мою горечь и подстроился под изменившийся фон разговора. Он не поддерживал светскую беседу, не болтал перед сном, не критиковал, а действительно хотел узнать ответы на свои вопросы. И именно эта неожиданная серьёзность дала мне силы продолжить.

— Нет, — я качнул головой, глядя в сверкающие точки на тёмном бархате, но почти не видя их. — Можно хоть десять раз начать с нуля, но это будет не твой ноль. Точнее, не так… Каждый ноль твоей страны станет твоим нулём. Ты сам станешь им, как человек, который должен был сделать всё как надо — и не сделал. Не на кого переводить стрелки, не на кого надеяться. В тяжёлый момент никто не придёт и не скажет: «ну, хватит, теперь я всё исправлю» — потому что никому это не нужно, у них свои дела. Не сможешь ты — не сможет никто. Это не уйти из замка и всплыть на другом краю континента, где тебя не знают. Ты либо несёшь свой долг, либо никогда за него не берёшься. Полная, абсолютная неотвратимость.

— Всплыть на другом краю… — тихо повторил Виграф.

— Фраза одного из здешних знакомых, — пояснил я.

— Да, всё верно.

— Что?

Феодал чуть поёрзал.

— Здесь нет неотвратимости, Маркус. Здесь люди живут надеждой.

— Надеждой? На что? — горько усмехнулся я, отстранённо понимая, что собеседник ни в чём не виноват и не стоит давить ему на психику.

— На лучший исход. Мы живём в таком мире, где не проигрывать невозможно, а потому поражение по определению не может быть конечным. Если все резко станут самураями и, вне зависимости от конкретных обстоятельств, будут расставаться с жизнью при недостижении желаемого результата, никого не останется, кроме нескольких везунчиков. Зачем губить людские жизни?

— А зачем они такие вот?..

Виграф надолго замолчал, прежде чем вкрадчиво ответить:

— Ты ведь ищешь здесь союзников не от избытка человеколюбия и желания дать кому-то посмотреть мир. Не знаю, что произошло лично у тебя, однако ни один Правитель ещё не приходил сюда от хорошей жизни. Поправь меня, если ошибаюсь: по принципу неотвратимости, ты должен был смириться со своей потерей и остаться на месте. Покориться и жить дальше.

— Я сейчас не об этом, — у меня чуть отлегло от души: мы по-разному воспринимали одни категории, и это можно было считать одной из причин размолвки. — Неотвратимость это не отказ от самого себя, а внутреннее принятие любого события, независимо от того, нравится оно тебе или нет. Да, я проиграл войну, — голос снова подскочил, хотя внутренняя боль чуть ослабла, — и пытаюсь наверстать это. Но я не рассказываю на каждом углу, что, на самом деле, никакой войны не было, если и была, то я почти её выиграл, если и не выиграл, то не сильно и хотелось, и вообще, ничего я не потерял, скоро заживу ещё лучше прежнего. Ты знаешь хоть одного здесь, кто пытался бы бороться за свой клочок земли до последнего? Без этих вот «переберусь в более спокойное место, и всё будет нормально»?

Отзвуки моей громкой тирады ещё некоторое время висели в воздухе, но потом слились со звенящей ночной тишиной. За это время я успел не то чтобы в корне сменить позицию, но пережить внезапную волну эмоций и посмотреть на обсуждаемую тему более трезвым взглядом.

— Я знаю нескольких, — негромко отозвался Виграф. Однако я его перебил:

— Извини, давай не будем дальше об этом. Я наговорил много лишнего, чего на самом деле не думаю.

— Не подвергая анализу твои слова о Доменах — я должен, тем не менее, поблагодарить тебя за информацию о Правителях.

— Те ещё сволочи, да? — поморщился я, ощущая едкий стыд.

— Маркус, — Виграф в очередной раз произнёс моё имя так, что оно заменило сотню других слов. — Никто ни с кем не ругался, ты всего лишь выпустил пар. Я достаточно хорошо ориентируюсь в конфликтах, и можешь об этом не волноваться. А по сути обсуждения — ты действительно сумел наиболее полно ответить на мой первоначальный вопрос.

— Какой? — в замешательстве спросил я. Феодал тихо и переливисто рассмеялся. — А… ну да.

— Думаю, пора отходить ко сну.

— Это точно. Спокойной ночи, Граф.

— Спокойной ночи, Маркус. — Затем он добавил, без тени иронии: — Пусть мне приснится земля мудрых и справедливых правителей.

«И мне», — подумал я, не утруждая себя размышлениями о том, что он имел в виду на самом деле.

Едва небо над Юстицией приобрело красные вечерние оттенки, особняк Деционов распахнул двери. Первые гости появились на ведущей к нему аллее почти сразу же, а к моменту захода солнца вестибюль уже наполнился толпой приветливо переговаривающихся молодых мужчин и женщин, медленно растекающихся по внутренним помещениям; ещё больше оказалось на улице, тех, кто заинтересовался парком на заднем дворе или термой. Соседи по домам, родам и работе, выпускники одной школы самых разных лет, однополчане — все возможные друзья друзей Деционов, пребывающие в городе, хотели прийти и всех готовы были принять, благо принимающий род ни в чём не нуждался и даже тяготы продолжающейся войны пока обходили его стороной.