Ольга Манскова - Без имени

Средства массовой информации были теперь везде включены на полную катушку или воткнуты в уши: как предосторожность от того, чтобы в голову не могли заползти собственные мысли. Сила денег, власти и всесокрушающей ненависти заполнила всё. Обнажился холодный, злой, ничем не прикрытый мир.

Или — развалины иных миров, разных пластов разгромленной в хлам культуры?

Падение длилось лет сто пятьдесят. Не меньше. Срок, в общем-то, чертовски малый с точки зрения вечности, истории… Даже, с её собственной, человеческой точки зрения.

Ещё её бабушка видела февральскую революцию, ходила по улице с красным бантом на груди и радовалась отмене уроков. Да, это было совсем недавно… Просто, человеческая жизнь — так скоротечна…

А — Неназываемый? Он, наверное, сам, своими глазами, видел те времена, о которых рассказывала ей бабушка… Марширующих голых женщин с транспарантами «Долой стыд»… Борцов с мещанством… Которые уничтожали чужих домашних кошек и горшки с цветами на окнах… Сеяли повсюду голодное, слепое, бездушное равноправие. Создавали «единую общность — советский народ». Безликий, бездушный, с кислыми, тупыми физиономиями.

Насеяли… Везде.

Времена страшные и суровые сменялись лишь легким дуновением оттепели: ровно настолько недолго, чтобы страна только что не померла совсем, до самого последнего человека…

Фанни снова подумала о Неназываемом: как же он выдержал, пережил страшные для страны времена? Голод и разруху, войны и бедствия, коллективизацию и военный коммунизм? Где был, что делал? Или же, он жил тогда не здесь, за границей?

Она поймала себя на том, что, при размышлении, что-то рисует у себя, в блокноте для записей. Вообще, её стол был теперь завален бумагами, тетрадями, книгами… Ей нравился и запах свежей типографской печати, бумаги, и запах старых книг… А жители этого дома, похоже, не слишком доверяли компьютерам и прочей технике. И не создавали из компьютера… бога всех вещей.

Сегодня ей не хотелось выходить в сеть. Совсем. Потому, она сидела и дорисовывала, уже сознательно, маленькую, хрупкую девушку с большими глазами и прозрачными, стрекозиными крылышками. Девушка улетала прочь, оборачиваясь и грустно глядя в упор на Фанни. «Может, она эльфийка, а может — моя муза», — подумала она, глядя на свой рисунок.

Ей сегодня было почему-то неуютно от того, что рядом не было Неназываемого. Он должен быть сейчас рядом! Потому, что иначе она тревожилась за него. Будто, только сегодня осознала, как темно вокруг, и каким силам они пытаются сопротивляться. Каким страшным силам, не имеющим ничего общего с человеческим разумом, чувствами и понятиями. С тем, что властвовало безраздельно в самых темных углах мира и считало себя хозяевами. Прежде всего, хозяевами людей. С теми безымянными силами, в которых не было ни малейшего проблеска добра и сострадания. Лишь свирепое желание поглотить всё, переварить и сыто выплюнуть отходы.

И то, что кто-то из выпасаемых ими человеческих стад не всегда следовал на создаваемые ими бойни, не соглашался на принудительную эвтаназию на старости лет, на псевдолечение таблетками и операциями, когда в том не было никакой нужды, не устремлялся на войны, не маршировал вместе с другими стройными рядами по праздникам и не читал правительственных новостей, — всегда вызывало в них желание убить непокорных, задушить их руками своих слуг.

Если эти силы уже прознали о них, об этом доме… То они придут, чтобы их уничтожить…

Фанни показалось, что это так; что те, кого Неназываемый и другие называли «тенями», уже прознали что-то об их единении, коснулись её сознания ледяным холодом страха… Что они… ищут их по городу. Чтобы убить, уничтожить.

Она не понимала странной, неожиданной, необоснованной паники; хотела успокоиться. Но, никак не получалось у неё успокоиться; она не находила себе места от беспричинного волнения.

И, в конце концов, не находя себе места, Фанни достала куртку, сапоги, быстро оделась, обулась — и покинула комнату, дом, устремилась прочь, в толпу… Здесь, только здесь, можно было затаиться, стать неприметной; быть в полном, безраздельном одиночестве. Ей оно было сейчас необходимо. Для того, чтобы привести в порядок мысли и чувства.

Фанни шла по набережной Фонтанки; и снег внезапно начался и повалил хлопьями. Когда, вдруг, она услыхала знакомую мелодию, достала из кармана планшет и приняла входящий.

— Позвони Марии. Срочно. Пусть она съездит к Николаю. Ему надо сейчас, срочно ехать в Молодежный Центр. Она ему пусть поможет. Расскажи ей вкратце о том, о чем я рассказал тебе вчера: что его… еще можно вернуть, — это был Неназываемый.

— Где ты? — упавшим голосом, спросила Фанни.

Но он уже отключился, и больше ей не удавалось поговорить; соединения не было. Должно быть, он зачем-то полностью отключил связь. Тогда, в спешке, она судорожно набрала другой номер. Марии.

Фрэд понял, что его обнаружили. И что, с недавних пор, за ним постоянно следят. Если так, то они уже могли считать с него всю информацию: ведь Фрэд, хотел он того или нет, был лишь частью единой системы, набором значков, символов, энергетических импульсов… Впрочем, он плохо представлял себе как систему в целом, так и составляющие его самого части.

В конце концов, когда он был ещё живым человеком — тем, чью память он несёт сейчас в себе — Фрэд был набором клеток, а его мозг состоял из синопсисов и нейронов… И тогда он тоже плохо представлял себе свои составные части. Ему это, в принципе, и не слишком было нужно. Для того чтобы продолжать жить, знание о том, как функционирует его мозг и как он подает сигналы телу, не было слишком необходимым. Как музыкальной мелодии не обязательно знать, из чего созданы струны инструмента, на которой её исполняют.

Фрэд знал, что они — тени, могут считать с него информацию, снять копию; сообщить её, кому угодно… К примеру, узнать, с кем и о чем он общался в последнее время. Без пыток, допросов, и даже без сообщения ему самому о проведенном тщательном сканировании. Так сказать, путем хакерского взлома его души. Он знал, что от подобного кощунства он не умрет. Но должен почувствовать сбой. Недомогание: к примеру, как человек при гриппе.

Должно быть, они уже знают о Марии… О том, что он общался с нею. Он осознал это лишь потому, что сейчас ему внезапно стало плохо. Будто давящая сила нахлынула на него; испариной покрылись чувства; рябь серой дрожи заколыхалась в мыслях, и захотелось убежать прочь.

Куда?

Отсюда не убежишь…

Если они вычислили, что он общался с Марией, они взяли под контроль её электронику и будут отслеживать связи её общения. Что они узнали? Что именно он, Фрэд, сообщил ей о кабинете номер шестьсот двенадцать? Считали, кому он передал этот номер? Значит, кто-то уже проник в него… И… только б они не считали также и то, что он писал Николаю. Ведь они не хотят, чтобы их план, что касался Николая, был сорван.