Ольга Манскова - Без имени

Когда он проснулся, было около трех дня… Но, в конце концов, спал он не так уж много, учитывая то, что заснул уже под утро. А проснулся он от того, что в дверь позвонили. Он резко дернулся, и шарик выпал из его рук и куда-то закатился.

Он присел на кровати. Не показалось? Кто мог к нему прийти?

Звонок, требовательный, звонкий, раздался вновь. И сон сразу же вылетел у Николая из головы.

Он поднял костыли, дотянувшись до них, и вскоре пошел открывать. «Да кто же это?» — подумал Николай.

На пороге стояла Мария.

— Ты… Ты можешь вновь стать собой, — пролепетала она прямо с порога, протискиваясь в комнату. Бледная, Мария почти заикалась, и руки её тряслись, когда она захлопывала дверь.

А он… Он не мог оторвать взгляда от её лица.

— Это… Это не важно. Правда. Ерунда какая, — пробормотал Николай, не сводя с неё глаз. — Главное, ты… Ты со мной. Здесь. Сейчас…

Мария расплакалась.

Они по-прежнему стояли в коридоре, у двери. И Николай, прислонившись к стене спиной, отстранив один из костылей, стирал слезы с её лица… Казалось, что он светился счастьем, и внутренний свет исходил из его глаз.

— Мария… Машенька, — проговорил он. — Тело… Всё это не главное, Машенька… Будучи инвалидом, превозмогая боль… Я всё равно понял это. И даже, если я буду таким… Я уже привык к этому телу. И ты… ведь будешь меня любить, да? А еще, у меня есть важное дело. Здесь, на земле. Главное дело моей жизни. Кем бы я ни был, я его не брошу. И… буду любить тебя, — и он улыбнулся ей.

— Но, в конце концов, ты не можешь оставаться всегда в этом теле. Это тело Владика. Если… Он не получит его обратно, то… Навсегда будет заключен в черной коробке. Это — ужасно, — сбивчиво, с частыми всхлипами, произнесла Маша.

— Так… вот как обстоят дела? — переспросил Николай. — Ну, тогда… мы рискнем. Тогда… Пойдем, и как можно быстрее. Ты же явилась за мной? Надо что-то делать, и срочно, да? Бедный Владик… Надо его спасать. И… похоже, что Отшельник был прав. Провидец…

— Кто? — удивилась Маша.

— Не важно. Впрочем, ты помнишь нашу мимолетную встречу в Казанском Соборе?

— Да. Я всё помню, Коля.

— Там был старец. И я говорил с ним. Когда мы ушли оттуда вместе.

— Расскажешь потом, всё-всё… А сейчас… Нам надо спешить, Коля. В Молодежный Центр… Скоро туда пребудет тот, кто… Занял твое тело. И, быть может, что нашим удастся совершить обратный обмен. Если они раздобыли сегодня тот прибор, который собирались раздобыть… Стоит попытаться: И Фрэд, интел, и наши считают, что может получиться…

— Пошли.

Он стоял перед дверью кабинета и трясся от страха. Он, кто был приближенным Царя, можно сказать, его правой рукой, и кому беспрекословно подчинялись люди; кто был во власти пытать, убивать и мучить… Ферзь уже встречался с этим Вельзевулом. Потому он и трясся.

Сейчас к Вельзевулу послал его Царь, на переговоры. Ему давно было известно, что этот Вельзевул — адепт черной магии, колдун высших посвящений.

В нашем, образованном, веке — магия? Черные мессы? Служение сатане и посвященные ему обряды? Да. А почему бы и нет? Странные ходили слухи обо всём этом среди братков.

В ранней молодости Ферзь, возможно, и не поверил бы в то, что всё это имеет место, и не только в фантазиях и воображении рассказчиков. Но с тех пор он повидал много такого, от чего его волосы вставали дыбом. И, будучи ещё молодым человеком, он прошел через страшные пытки, казематы, испытал страшные издевательства, глумление над собой и насилие.

Он не сломался. Пока… Не встретился с Вельзевулом. И тогда он, наконец, сломался. И согласился на всё. Стал послушной игрушкой в руках политических кукловодов. И делал всё, что они от него требовали. Он даже согласился добровольно на изменение лица и тела, которым придали черты известного политика, место которого он и занял, слушаясь полностью своих теперешних хозяев и делая от имени этого политика всё, что было им нужно. Даже отстраненный впоследствии из высокой политической игры, он всё равно постоянно играл подонка, корчил из себя подонка — и, в конце концов, стал подонком. Всё это… в обмен на то, чтобы они сохранили ему жизнь.

И… жизнь его сына. Которого поместили в колонию для малолетних преступников… Да, он был… годовалым малолетним преступником, его сын. Сыном политического… Он был обречен жить без имени, без родни. Только под номером. И его будущее состояло в воспитании в особом интернате, созданном для подготовки особистов, как называли таких людей, которые всецело, с ног до головы, становились рабами преступных группировок и работали на них. Это был единственный путь, ожидавший его сына, и у него с рождения никогда не было ни малейшего выбора. В ином случае, его и вовсе ждала мучительная смерть.

Да, когда-то Ферзь был даже не просто безвинным человеком, а являлся, кроме того, лидером политического движения, боровшегося за политические права, человеком без страха и упрека, честным и принципиальным. Он был… Иваном Борисовым. Так его звали тогда… До изменения.

Но, любому человеку можно не только выкрутить пальцы, резать ножом его кожу… Ему можно также вывихнуть мозги. Даже это не сложно при замечательных технических приспособлениях. Трудно ли сломать любого? Сделать из человека… нечто совсем иное? Да, у них… Были специалисты этого дела.

Так он и стал… Ферзем.

А уж Ферзь извернулся ужом, врос в команду себе подобных, растворился в ней. Впоследствии он даже достал и тихо прикончил всех своих непосредственных мучителей, в тайных ночных разборках. Ему не только было приятно отомстить; ещё он не хотел, чтобы оставались люди, знающие о том, кем он был когда-то, на самом деле, реально. И чтобы никто не знал ничего о его сыне.

Он прикончил их почти всех. Всех, кроме Вельзевула, к которому его, как Ивана Борисова, пару раз приводили на допрос. Впрочем, Вельзевул не мог запомнить всех тех, кто прошел сквозь его руки. Все свои жертвы. Документации здесь не заводили принципиально: чтобы концы в воду.

В конце концов, бывший Борисов, а теперь Ферзь, примкнул к Царю и вместе с ним держал в страхе целый район. Он теперь имел огромные деньги за рубежом, и ни в чем себе не отказывал. И даже… нашел своего сына и распорядился о том, чтобы паренька прислали именно к Царю. И он имел с тех пор возможность часто видеть его, хотя не мог никому даже намеком проговориться о том, что это его сын. Его родственную связь, как он считал, теперь не должен отследить никто; а внешне, после пластической хирургии, они с сыном были совершенно не похожи.

Он теперь часто мог управлять даже своим непосредственным шефом, нажимая на его слабые места, легко манипулируя им. За это его и прозвали Ферзем. И власть его была теперь огромной.