Никки Каллен - Арена

Домой она вернулась совсем поздно, но у Оливера еще горел свет; она стукнулась; «а, привет, Ангел, где ты была весь день?»

— Ты меня убьешь…

— С Кристофером, что ли? — Оливер читал, курил и ел пирог одновременно, капая на книгу мороженым.

— Да. Ужасно? Я пошла говорить ему, чтобы он свалил из моей жизни… а сказала, что люблю его. И полетела при нем. И даже его взяла с собой… немножко, он тяжелый все-таки, дедушка кормит его стейками…

— Круто.

— И все? Это все, что ты скажешь? Дай сигарету, — она села к нему на кровать.

— Я крепкие курю, «Житан»…

— Ничего, — она закашлялась. — Древесные такие… Оливер!

— Да, что? Ты мне читать мешаешь.

— Почему же я его люблю?

— Ну… проел он тебе мозг за все эти годы, вот и все.

— Это плохо? Что это именно он? А не ты?

Он посмотрел на нее наконец-то — фантастическими своими синими глазами с черными ресницами в полметра; черные завитки волос на шее и скулах; «такие лица у падших ангелов, — подумала Ангел, — в таком обличье дьявол приходит к человеку соблазнять, просить сочувствия, и человек готов поднять на Бога руку; человек пишет поэмы, как Мильтон, полные тоски и прелести, в которых не прощает Бога, — потому что как можно не простить такую красоту… а под красотой этой — пустота, черный космос со свистящими астероидами, падающими звездами, лед и смерть» — и покраснела, поняв, что Оливер прочитал ее мысли.

— Оливер, — она пожалела его, дьявола, провела по худой щеке пальцами. — Я люблю тебя больше. Но ты кому угодно принесешь только горе — как возлюбленный, — поцеловала его в черные мягкие волосы, шелковые, нежные, ароматные, как ночной луг, — и ушла, впервые почувствовав себя старше…

А ночью она проснулась от огненных всполохов по стенам — ей снилось, что они с Кристофером лежат на полу и смотрят на огонь внизу, поэтому она не сразу поняла, что сон закончился; пожар был где-то в городе, и такой вышины, силы, что покрыл все улицы отблесками; гудела сирена, внизу проснулись и бабушка, и мама, и Дениза, только Катрин невозможно разбудить даже третьей мировой; Ангел быстро оделась в красном свете — она поняла, что горит: собор; черная футболка, свитер, джинсы, кеды; и выбежала на улицу; «Ангел, ты куда?» — крикнула мама; но она бежала быстро-быстро, взлетая иногда; на площади была толпа; пылала крыша собора — шпиль; еще секунда — и он заскрипел и рухнул; во все стороны брызнул огонь, раскаленный металл; на крышу собора лились тонны воды. «Это еще полгода работы и несколько миллионов, — подумала Ангел, — восстанавливать крышу, шпиль; к Рождеству собор точно не откроют; да где же ты, злодей? Что тебе нужно от нашего Святого Патрика?»; она стояла в начале улицы Роз, рядом никого не было; она решила, что с крыши какого-нибудь дома ей будет виднее; никто не увидит, как она взлетит; и вдруг услышала запах вишневых сигарет; совсем рядом, словно кто-то курил за спиной; она обернулась — в конце улицы, уже заворачивая, мелькнул силуэт мужчины; и она побежала, стараясь не касаться камней ногами; запах был очень ярким, «Ищейка», — подумала она; завернула за угол, и вдруг ее схватили за горло, прямо в воздухе, и прижали к стене.

— И не вздумай звать на помощь, маленький ангел, мне стоит только надавить чуть-чуть, вот здесь, — и Ангел пронзила ужасная боль, десятибалльная, как удариться локтем об угол двери или стола, — и тебя не будет, — голос был низкий, но не хриплый, а звучный, яркий, насыщенный, как темно-красный цвет.

— Кто вы? — прошептала она сдавленно, сквозь его пальцы.

— То же самое могу спросить у тебя. Кто ты такая?

— Я просто живу здесь.

— И просто летаешь. У вас здесь каждый второй летает?

— Нет, только я…

Он отпустил ее; Ангел вдохнула; дышать, правда, было теперь тоже больно, и синяки на шее останутся, точно; но он все еще прижимал ее к стене; высокий, сильный, жаркий, как камин; широкоплечий, мускулистый: пахло от него этими вишневыми сигаретами; и еще бензином и гарью и какой-то туалетной водой, с грейпфрутом и белым перцем; у Ангел голова закружилась; он дышал ей прямо в щеку; она скосила глаза: он был красивым, темноволосым, загорелым, с резкими выразительными чертами, длинным носом, густыми бровями, небритый, взрослый, мистер Дарси, «о чем я думаю, — поразилась она себе, — он же злодей, он же поджег собор…»

А вы… вы дьявол?

Незнакомец усмехнулся; Ангел чувствовала, как из него идет голос, смешок, дыхание, так близко он находился, его тело; будто в большом инструменте рождается звук — в контрабасе, в органе…

— Для тебя и для этого собора — наверное…

— Зачем вы хотите убить наш собор?

— Ваш собор? Это ваш собор хочет убить меня… всю память обо мне…

— Я не понимаю.

— Конечно, не поймешь. Что ты знаешь о соборе? Хоть и живешь здесь всю свою маленькую жизнь, ты, птаха… да что собор… их тысячи… Вот ты диво дивное…

— Я… никому не скажу. Только, пожалуйста, не убивайте собор. Он ведь живой.

— А ты? Ты готова умереть сейчас за этот собор, за эту груду камня, железа, дерева, мрамора, стекла? Если я скажу: его жизнь или твоя?

— Убейте меня, — Ангел поняла, что не боится: если бы он хотел убить ее, он бы уже сделал это; человек отступил; она, лишившись опоры, свалилась на мостовую, стукнулась больно коленками, охнула, стала собирать тело в кучу. Человек смотрел на нее; он был просто невероятно сложен, великолепно — стройный, тонкий, и при этом в нем крылась мощь плотины.

— Я видел, куда ты любишь ходить гулять, — сказал он в темноте, — это самая последняя лавочка на пляже. Ты встречалась там с этим парнем, летала с ним над водой. Смелый, должно быть, молодой человек…

— Он меня любит, — ответила Ангел. — Я могу и вас поднять и сбросить с крыши. В воздухе мне легче — как обычным людям в воде.

— Я не боюсь падать.

— Я тоже.

Она смотрела на него снизу вверх: он был в черном коротком, до середины бедра, приталенном пальто, в свитере и джинсах и в узких дорогих черных ботинках, модельных, «Прада» какая-нибудь; и если бы не запах бензина и синяки на шее, она бы ни за что не поверила… или поверила? Такой он был невероятный… Вампир Лестат — подумала Ангел.

— Я приду завтра, — сказал он, — еще одно свидание. В пять утра, чтобы никто не видел…

И исчез; темнота, словно платье, взметнулась за ним…

Она не спала всю ночь; сначала смотрела, как тушат пожар; потом смотрела, как занимается рассвет; потом быстро переоделась — в лунное платье; он уже ждал ее на скамейке; день обещал быть ясным, словно кто-то сделал накануне что-то хорошее, — так говорила бабушка. Вода сверкала, воздух нагревался; он сидел и курил, и пахло его вишневыми сигаретами за километр; он был в белой рубашке и в приталенном черном бархатном пиджаке, безупречном, ни пылинки; идеально красивый незнакомец.