Никки Каллен - Арена

— Что ты делаешь, сумасшедшая девка?! Отпусти меня!

— Но ведь вы же хотите узнать, как это — летать… Кому вы меня продали? Говорите, иначе уроню, — она летела быстро, низко, почти касаясь носками туфель воды. Он вырывался, и это было мучительно.

— Они придут за тобой, рано или поздно.

— Когда вы скажете? Рано? Поздно? Как вам захочется, разве не так?

— Отпусти! Тогда я позвоню им и скажу, что ты не летаешь больше… вышла замуж, забеременела, разучилась…

— А они поверят? Я вот что-то не верю.

Он укусил ее. Ей стало мерзко, она встряхнула его, он опять коротко взвизгнул.

— Сука, сука, отпусти!

— Вы упадете прямо в море, если будете орать и бить меня по ногам. Здесь уже очень далеко от берега, сами не доплывете, и вас не спасут.

— Я убью тебя, сдам немедленно… Они ждут только моего звонка. Я тебе крылья-то повыдергаю.

— Это правда?

— Да! — он сползал в своем пиджаке все ниже и ниже, цеплялся за нее и при этом царапался. Ангел стало совсем не страшно, таким отвратительным он был — не человеком; и пах он не как человек — мочой, потом; а чем-то холодным — железом, старой землей…

— Правда? — еще раз спросила она. — Только от вас зависит моя жизнь?

— Да, только от меня, — и он засмеялся. — Так что ты попалась, — и тут она отпустила его; он посмотрел вниз — сколько ему падать; Ангел была под самыми облаками; он даже не закричал, летел как камень и умер, разбившись об воду… Его пиджак остался у нее в руках; «он выскользнул, — сказала она себе, — нет, я его уронила; я его уронила; я убила человека»; но не почувствовала ни боли, ни раскаяния; он хотел убить ее… летающую девушку. Она летела в облаках, волосы у нее заледенели; и только когда от холода заболели щеки, она очнулась, спустилась плавно вниз, к теплому ночному морю, опустилась в него, и нагревшаяся за день вода ласкала бедра; Ангел окунулась вся, легла на спину и поплыла; пока звезды не засияли; а потом она проснулась и охнула, выбралась на берег, выжала туфли, платье, волосы, побежала через город, через спящий сияющий Скери, по дороге; машин уже почти не было, а те, что были, видели ее издалека, сигналили, и она уходила с проезжей части, потом снова шла посредине; начался лес, а страх не оставлял ее, гнал, она так и не поняла, как не заблудилась, как сразу вышла на дорогу к их дому; к дому Руни; и все это время она повторяла: «не лететь, не лететь, не летать; о боже, я теперь больше никогда не смогу летать, мне так страшно»; «Кристофер, — повторяла она, — спаси меня, Кристофер»; и увидела их дом; горел свет — на первом этаже, в библиотеке, — настольная лампа; наверное, Леонард читает или пишет, рифмы, ритмы, что-нибудь про полночь, лунный свет, про Темную Башню; еще одна лампа в гостиной — и звуки рояля, какая-то очень печальная и нежная музыка, легкая, почти радио, — насвистывать в ванной, но при этом очень трогательная, не надоедающая, как некоторые дети — могут играть сами, только молока им налей и печенья дай; и ты не заметишь, как прошел день, легко, сложился, как пазл; значит, и Андреас не спит; она постучалась; дверь открыл Кристофер в рубашке хаки, в подтяжках и в светло-коричневых брюках, эдакий молодой Индиана Джонс: «Ангел… о боже, Ангел, что с тобой? Ты ранена?» — ее любимое платье порвано, из руки текла кровь, оттаявшие волосы висели, в туфлях хлюпала морская вода, щеки были в соли и горели. Он обнял ее, ввел в дом, Андреас и Леонард стояли и смотрели, растерянные; «с ней что-то случилось», — прошептал Кристофер; «вызвать полицию, “скорую”?» — спросил Леонард тоже шепотом; они подумали, что на нее напали и изнасиловали. Кристофер взял Ангел за лицо и заставил посмотреть на себя.

— Ангел, что случилось? На тебя напали?

Она замотала головой.

— Ты упала? — он подумал: а вдруг она разучилась летать?

— Не я, — сказала она, голос у нее был ужасный, горло раздирала соль.

— Воды, — сказал Андреас, — она была в море. И наглоталась соли.

Леонард побежал за водой.

— Можно… — она дрожала, но уже приходила в себя, — можно мне в душ?

— Конечно, только попей, — она выпила воды, зубы стучали о край стакана; «боже, — подумала она, — я как в кино, из «Чужого», Кристоферу должно понравиться»; но потом устыдилась: он так волновался, глаза у него потемнели, и он держал ее руки и целовал их эпизодически.

— Я… я убила человека. Кристофер, я убила человека… — прошептала она.

— Что ты такое говоришь? Кого?

— Того, кто следил за мной.

— Ты уверена?

— Да. Мне сказал Седрик, что за мной давно следят, и я увидела его. И убила.

— Кто такой Седрик?

— Седрик Талбот… он гангстер и знает, что они могут убить меня… А тот, второй, он и убил бы меня, он кричал, что стоит ему только позвонить, и за мной приедут… из ЦРУ, я не знаю больше, но мне так страшно… вдруг они все-таки уже едут. Вдруг он должен был звонить им каждый вечер, а сегодня не позвонил, потому что я убила его? — Кристофер обнял ее, она сжала его волосы; ему было больно, но он терпел, ждал, когда Ангел придет в себя, и весь этот бред устаканится, упорядочится — то ли это был сон, то ли… Он подумал: «А что, похоже на правду. На серию «Секретных материалов», но ведь похоже… вот черт». Он довел ее до душа, сел у дверей, позвонил к ней домой, успокоил бабушку: «Ангел у нас в гостях, останется ночевать в гостевой спальне», позвал к телефону Оливера.

— Мм…

— Ты что там, пирог ешь?

— Ну да.

— Ангел у меня.

— Мм… так быстро.

— Ты не прав. Она прибежала, вся в морской соли, будто потерпела кораблекрушение, в порванном платье, сказала, что убила человека, который за ней следил, чтобы сдать ее ЦРУ…

— Похоже на кино. Уже снимаем?

— Оливер. Подумай. Похоже это на правду? Она девушка, которая умеет летать…

— Похоже.

— Черт. Мы в жопе. Собирай вещи.

— А что?

— Не знаю. Книги, расческу, пирог — что там у тебя есть из вещей. И попроси бабушку Ангел собрать самое необходимое: пару платьев, не вечерних, джинсы там, свитера, белье… Скажи, что я умираю от страсти и везу ее в Вегас, венчаться…

— А ты умираешь от страсти?

— Ну и это тоже. Я спасу ее, а потом уже предамся страсти; ну и кино поснимаем какое-нибудь…

— В Вегасе?

— Не знаю. Посмотрю по рейсам, куда быстрее.

А потом слушал душ, постучался. Она ответила как Оливер точь-в-точь:

— Мм?…

— Ты в порядке?

— Нет.

— …

— До спины не достаю, у тебя есть в душе такая щетка с длинной ручкой?

Он засмеялся.

— Да. В шкафчике, слева. Но я бы потер тебе спину.

В него влетела горсть шампуневой пены; она вылила на себя почти весь розовый «Эльсев» с протеинами жемчуга; ее поразила его ванная — белая, кафельная, шкафчики белые, в них белые коробочки; будто у девочки-пуританки, помешанной на карантине; но если открыть шкафчики, там куча флакончиков и гелей: зеленых, оранжевых, розовых, пунцовых, цвета какао; будто ванная Хаула — полно колдовства для красоты; может, он волосы в черный красит; поискала краску для волос — не нашла; потом поняла, что большинство флакончиков нераспечатанные — дарят, наверное, а он их складирует; и решила ему помочь: попробовала все, кроме геля для бритья и бальзама после. Особенно ей понравился один скраб — сливки с клубникой, полосатый, в стеклянной банке, запечатанный, как в старину варенье — клетчатой бумажкой с резиночкой; а внутри была ложка — ешь, как лакомство… Вышла наконец, вся благоухая. Он сидел на пороге ванной и был мрачен.