Сергей Антонов - Врата испуганного бога

И еще одно. Если кто-либо из вас собирается оставить Аякс, это надо сделать сегодня. Сейчас. Здесь. Потом будет очень неудобно. Пусть те, кто обдумывает процедуру увольнения, сделают три шага вперед.

Хелен Джей замолчала, поставила локти рядом с бутылкой минералки на трибуне и с интересом уставилась на выпускников.

Дон почувствовал, как сзади зашевелился Збышек, и внутренне сжался в ожидании хлопка ладонью по правому плечу. Тогда ему придется шагнуть вперед, затем в сторону, и вернуться на место в строю — но уже лишившись партнера. Но вместо хлопка по плечу раздался почти неслышный шепот над ухом:

— О глупый белый человек! Расслабься. Я тут подумал, что тебе не выжить в одиночку среди варваров. Я, пожалуй, останусь. И научусь варить эль.

Строй не шевелился. Было ясно, что и не шевельнется.

Хелен Джей Ларкин кивнула:

— Хорошо, дети мои. Доброй охоты.

Она вполоборота отдала портрету и на сей раз изображение осталось неподвижным. Хелен Джей усмехнулась и вышла из зала. Телохранитель проснулся, огляделся, словно бы удивляясь неожиданной пропаже принципала, пожал плечами и, ссутулясь, вышел тоже. Все это время скучавший на стульчике у стены Директор Волчара вытащил изо рта зубочистку, поднялся, потянулся и сказал:

— А теперь пошли отсюда вон к чертовой матери!

На казармы и учебные части Школы пал туман. Дальше — туман и ничего больше.

То есть, какие-то разрозненные обрывки событий выпускного вечера в памяти Дона потом время от времени всплывали, но соединить их в нечто связное он так никогда и не сумел. Выпускники праздновали по полной программе, мешая выдержанное шампанское, специально доставленное из звездной системы Версаль, с кошмаром местной жмеринской выделки под названием “корилка”; сам Дон играл на гитаре и пел песни, и ему твердо мерещилось, что он ни разу не перепутал слова, хотя злые языки заявляли обратное; субтильный тип из четвертой группы (звали его, помнится, Слимом) устроил в паре со Збышеком показательный бой на мечах, пел булат, сыпались искры, а школа недосчиталась двух столов, одной люстры и одной двери, выбитой ногой грустного ротмистра Чачина, примчавшимся на вопли, и грустного ротмистра Чачина похлопали по плечу и предложили ему шампанского; потом все кончилось и часть народа поехала в город добирать, а Дон отправился спать. Просто он не мог ездить. У него и с ходьбой плохо получалось.

Впрочем, за точность последних воспоминаний Дон не может поручиться, как не может поручиться и за последовательность, в которой они расположились у него в памяти. Возможно, все было наоборот, и песни пел Збышек, а мечом махал Дон, но это уже совсем сомнительно. Это было бы уже слишком. Потому что развалить стол он, конечно, мог, но вот люстру! Нет. Это было бы невозможно.

Отмыв с утра свой нагрудный знак от чего-то липкого, Дон зарыл его в чемодан, под несколько слоев одежды, сел и задумался, глядя на довольно сопящего во сне Збышека. Ноги Збышек устроил под подушкой, а одеяло скомкал и подушкой теперь было оно.

Комнатный сервис по прозванью Хихикс был на хрен выключен, ибо пытался напоить их каспарамидом. То есть, сегодня Дон такого не помнил. Но, поскольку Хихикс пытался сделать это всегда, всегда был отключаем за попытку насилия, то так оно и было. В комнате воняло перегаром. Спросонья Дон этого как-то не ощутил, но после похода к умывальнику запах резко ударил в нос. Дон поморщился, нехотя пересек комнату и распахнул окно. Поток свежего холодного воздуха хлынул в помещение и подпортил Збышеку сон, Збышек недовольно зашипел на варварском своем языке, потрогал себя за щеки и, наконец, принялся ворочать подушку, пытаясь распределить ее по всему телу.

Откупорив минералку, Бык подумал. До назначенной встречи с мамой Ларкин оставалось немногим больше месяца, это время называлось “отпуск”, и Дону мучительно хотелось слетать на Дублин, повидаться с родителями, которым за прошедшие три года было отправлено только одно сообщение, краткое до предела: “Со мной все в порядке.” И подпись. Но что такое эти несколько слов для матери, которая в Доне души не чаяла? И для папаши — с его больным сердцем. Дон давно предлагал сделать пересадку органа, проблем-то — на два дня, а отец стоял на своем — “человек должен жить с одним сердцем, с собственным, а умру — значит, так Мировой Разум рассудил…”. Дон никогда не считал себя сентиментальным человеком, но в Школе выяснилось, что он (как многие до него) ошибался.

Нурминен говорил, что Дон сможет навестить родителей после выпуска, что служебного иммунитета будет достаточно, чтобы заставить полицейских обходить его стороной, но… Чтобы иммунитет сработал, нужно успеть о нем сообщить. А любой дублинский полицейский при виде Дона наверняка сначала выстрелит, и только потом примется выяснять подробности.

Проснулся Збышек, пожелал гаду доброго утра, приказал закрыть окно и включить Хихикса, а потом спросил, чего это ГБЧ такой квелый. Дон горестно поведал.

— Ну что ты дурака валяешь? — спросил Збышек, садясь на кровати. — Надоел уже. Нацепи значок — и ползи куда угодно. Эта цацка отсвечивает так, что все твои дублинские копы ослепнут от благоговения. Ты ж опер ППС!

— Не могу я, — хмуро откликнулся Дон. — Пока Ларкин не утвердила — не имею права.

— Да положи ты на эти правила! Ты домой хочешь?

— Хочу.

— Ну, а тогда — какого дьявола? Что, каждого паршивого копа в Галактике обязательно поставят в известность о том, что Белый Большой Бвана Дон Маллиган еще не настоящий пограничник, а так — видимость одна? Кому ты на фиг нужен! Кончай ныть!

— Не могу я, — повторил Дон с надрывом. — Врать не хочу.

Збышек долго смотрел на Дона и искал слова. Потом сообразил.

— А-а! С похмелья же… Хихикс! Похмелятора в комнату!

— Большой масса Збых не мозет маленький плохой черномазёй Кикикс так говорить! Маленький плохой черномазёй не мозет с утра большому массе Дону дать пить!

— Раз, — сказал Збышек. — Два…

— Узе побезал, бользая масса Збых, узе побезал, плости маленького сраного черномазёго!

Из стены выехал столик с граненым стаканом и двумя огурчиками на блюдце. Дон горестно эхнул, махнул стакан и съел оба огурца.

— Я устал лгать! — сказал он засим.

— Тогда сиди здесь весь месяц и жри собственные кишки, — заорал Збышек хрипло, пуская во все стороны петухов и матерясь. Он трясся от бешенства. Второй огурец он обычно заказывал для себя и еще не разу его не попробовал. — А я вот на тебя смотреть не могу — на твою кислую рожу!

— Ну и не смотри, — сказал Дон горделиво. — Я тебя не просил.

— Да ну? Мне что, в другую комнату перебраться?

— Как хочешь… Что я, в конце концов, — педик, что ли?