Грин Грин - Кетополис - Киты и броненосцы

…У водолазов есть отличный вопрос: "Дошел ли ты до грунта и хорошо ли тебе там?"

Тушинский дошел до грунта и ему там было хорошо.

Я захожу в комнату, прикрываю за собой дверь — аккуратно, чтобы не разбудить. Поворачиваюсь.

— Зачем вам Ядвига? — говорю я Тушинскому. Он меня не слышит. Бежевая кушетка в широкую синюю полоску. Актер спит, положив голову на подлокотник, ниточка слюны тянется из приоткрытого рта. — Вы ее не любите, Генрих. Я же вижу.

У Тушинского обмякшее бессмысленное лицо. Пустая оболочка от дирижабля.

Как его можно любить?

— Слушайте, Генрих. Давайте начистоту.

Актер, не просыпаясь, мучительно вздыхает и переворачивается на спину. На лице — красные следы. Начинает похрапывать. От мощного запаха перегара я морщусь. Что тут у нас? Недопитая бутылка шампанского, несколько бокалов. Бутылка из-под джина на ковре — сколько он выпил? В комнате резко пахнет можжевельником и чем-то кислым.

— Будем считать это согласием, — говорю я, подхожу к окну и раздергиваю шторы. За стеклом — ночь, фонари. Несколько светящихся окон в доме напротив. Дальше по улице видны цветные огни витрин и вывеска аптеки. И везде — люди, люди, люди. Гранд-бульвар в это время сонным не назовешь — работают кофейни и артистические клубы, богема Кетополиса танцует, пьет абсент и умирает в зеленом дыму гашиша и опиума.

Вызывает духов.

Столоверчение, гипноз, мистические ордена, социалистические кружки, астрология, черная магия, китовослышащие, анархисты, морфинисты, суфражистки и защитники животных — чего только сейчас нет. Вот и Ядвига туда же — увлеклась спиритизмом. Кого они там вызывают, адмирала Стабба? Хорошо, хоть не Аттилу. И не Великого Кальмара… Впрочем, с них станется.

Душно мне.

Я нахожу шпингалет — кррр. Окно распахивается.

Холодная струя врывается в комнату, шторы бьются фиолетовыми парусами.

Хорошо.

Я придвигаю кресло и сажусь напротив Тушинского.

— Мне двадцать шесть лет, — говорю я. — Я лейтенант броненосного флота Его Величества. Вам все равно, Генрих, а для меня это кое-что значит. — Актер молчит. — Знаете, сейчас удобная ситуация. Я пьян, поэтому скажу все, что думаю. Вы пьяны, поэтому вам придется меня выслушать. Что скажете, Генрих?

…

Тушинский встает.

Вспышка света. Комната опрокидывается.

Я лежу на полу и думаю: вот сукин сын.

Вскакиваю.

Оскорбление второй степени — оскорбление действием!

Это означает одно.

Будет кровь.

— Идите к китам, дорогой мой Козмо, — говорит он абсолютно трезвым голосом. Выпрямляется.

Как его можно любить?

А вот так.

Потому что сейчас этот сукин сын прекрасен. Сын докера, говорите? Да в нем аристократизма на пол-Кетополиса хватит.

Меня трясет от ярости.

Я беру со стола бокал и, не глядя, делаю глоток. Стекло стукается об зубы. Шампанское? Отлично! Пузырьки ударяют в нос — я морщусь.

Тушинский смотрит на меня, выгнув бровь.

Сволочь. Ненавижу.

— Кажется, с ролью мебели вы справлялись лучше, — говорю я охрипшим голосом, — Что теперь? Будем драться на кулаках? К вашему сожалению, я-то не швейцар.

Генрих улыбается.

— Тоже верно.

Я выше ростом и тяжелее, но занимался в детстве чертовой музыкой, а не проклятым боксом. А Тушинский справился со швейцаром.

Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз бил человека. Кажется, в Навигацкой школе. Впрочем, кто тогда не дрался? "Селедки" с "механиками" — вечная война. Честь флота, господа гардемарины, и в зубы — н-на! Будущие офицеры не отступают перед гражданскими…

Легенды гласят, что наши побоища — детские шалости по сравнению с тем, как чудили предыдущие выпуски. Говорят, сам Остенвольф… впрочем, тут легенды, скорее всего, ошибаются.

Он же морпех.

Вообще-то, и нам, и "механикам" повезло, что школы морской пехоты находятся за городской чертой — иначе вряд ли бы кто из нас выжил. Морпехи — страшные люди. Серая дубиноголовая масса, которая умеет только одно — убивать. Иногда мне кажется, что их боевые автоматоны гораздо более человечны, чем они сами.

Тушинский достает бутылку из ведерка. Разливает шампанское по бокалам.

— Выпьете, Козмо? — говорит он, — Напоследок. Прежде чем я размозжу вам голову?

Глаза неестественно блестят. Голос иногда плывет, как на заезженной пластинке.

И тут я понимаю, что происходит. Тушинский играет трезвого.

А на самом деле…

Додумать я не успеваю — дверь открывается.

— Вот вы где! — Ядвига замолкает, смотрит на нас по очереди — внимательно. — Так, — она входит в комнату, — Что здесь происходит?

Мы молчим.

— Ничего не было, — говорит она. — Слышите? Ничего. Вы сейчас мне это оба пообещаете.

Ядвига встает между нами. Пользуясь моментом, я вынимаю у Тушинского из пальцев бокал и отступаю на шаг. Движение почти танцевальное. Раз — и готово. Весело.

Актер стеклянеет.

— Генрих, пожалуйста… — она заступает ему дорогу. — Козмо!

Интересно, как меняется её голос. Минуту назад — сама мягкость, сейчас — укротительница тигров. Еще немного — и мне разожмут челюсти стволом револьвера.

Шампанское щекочет небо. Хорошо.

— Вам уже хватит, Генрих. Оставьте мальчика в покое.

Она осекается.

Пауза.

Я с силой швыряю бокал в пол и выхожу.

…Вообще-то, нам обоим было достаточно. В отличие от невменяемого Тушинского, я это прекрасно понимал. Но меня неожиданно взбесило это "мальчик". Если бы меня отвергли, я бы ушел отверженным. Это почетная капитуляция, уходим под барабанный бой, распустив знамена. Но так! Так!

В общем, кровь должна была пролиться.

…Меня трясет. За моей спиной разливается запах шампанского — липкий, сладкий. Просачивается в щель под дверью. Я врываюсь в гостиную и с разгону натыкаюсь на человечка в дешевом партикулярном платье. Черт, он-то откуда взялся? Жидкие светлые волосы. Человечек оборачивается, чтобы возмутиться, открывает рот…

На редкость уродливая рожа. Я говорю:

— Будете моим секундантом?

— Я-я? — "уродливая рожа" еще и заикается. Прекрасно!

— Да.

— Это т-так… я н-не знаю, что сказать…

— Скажите: всегда к вашим услугам, господин Дантон.

Белесые брови поднимаются и опадают.

— Я-я к вашим… — он спохватывается: — Н-но я же н-ничего не знаю!

— Тем лучше. Сейчас я вам все подробно объясню. Вы тонкий человек, вы поймете. Мне нанесли страшное оскорбление, — я голосом выделяю "страшное". Мне весело, я уже все решил. Человечек покорно кивает. Бедняга. Похоже, он из тех, кто вечно "делает услуги". А ведь молодой совсем. — Кстати, как ваше имя?

— П-по… — он мучительно выгибает брови. — Я-ян П-по…

— Отлично! Так вот, дорогой Ян. Вы любите оперу?

Похоже, это окончательно сбивает его с толку.

— К-конечно.