Уильям Гибсон - Страна призраков

– Я говорю, откуда название?

– Эсперанто, – продолжал Милгрим, – это язык искусственный, его изобрели для универсальной коммуникации. А волапюк – совсем другое дело. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах романский алфавит, а не славянскую азбуку. Вот и состряпали, пользуясь нашими символами, что-то вроде кириллицы. Язык окрестили волапюком. Думаю, в шутку.

Однако Браун был не из тех, кого пронимают подобные шутки.

– Отстой, – процедил он, вложив в это слово все, что думает о волапюке, собеседнике и даже о НУ, которыми столько интересовался.

На языке Брауна, как уяснил Милгрим, «НУ» означало Нелегального Упростителя, преступника, облегчающего жизнь остальным нарушителям закона.

– Держи.

Браун сунул своему спутнику фонарь из рифленого неблестящего железа.

Так полагалось по статусу. Спрятанный под паркой Брауна пистолет тоже совершенно не блестел. Это как с обувью и аксессуарами, рассуждал про себя Милгрим; стоит кому-нибудь, например, щегольнуть крокодильей кожей, и через неделю она уже будет у всех. Вот и городе Браунтаун царил сезон неблестящего антицвета. Только, пожалуй, он уже несколько затянулся.

Между тем Браун достал из кармана зеленые хирургические перчатки из латекса и натянул их на руки.

А Милгрим держал фонарик там, где ему велели, и предвкушал блаженную минуту, когда таблетка подействует.

Как-то ему довелось встречаться с женщиной, утверждавшей, что витрины магазинов, где распродаются излишки военного имущества, навевают мысли о мужской несостоятельности. Интересно, в чем слабость Брауна? Этого Милгрим не знал, однако сейчас его восхищали эти руки в хирургических перчатках, похожие на глубоководных тварей в каком-то сказочном театре на дне морском, обученных подражать ладоням искусника-чародея. Вот они нырнули в карман и достали маленькую коробочку, откуда проворно извлекли крохотный предмет очень бледного голубовато-серебристого оттенка, почему-то напомнившего Милгриму о Корее.

Батарейка.

Действительно, батарейки нужны везде. Даже в том призрачном приборчике, что помогает Брауну и его когорте перехватывать, пусть и немногочисленные, исходящие и входящие сообщения НУ прямо из воздуха этой квартиры. Милгрим недоумевал: насколько он знал, подобные фокусы невозможны, если только не спрятать «жучок» в телефоне. А этот НУ, по рассказам Брауна, редко использовал одну и ту же трубку или счет, покупая их ворохами, а потом избавляясь, как от мусора. А впрочем, если вдуматься, так поступал и Бердуэлл.

Браун опустился на колени возле вешалки с одеждой и принялся ощупывать ладонями в зеленых перчатках чугунное основание на колесиках. Милгрим с любопытством щурился на рубашки НУ и черную куртку: ему хотелось взглянуть на фирменные ярлычки, но приходилось держать фонарь, освещая чужие руки. Какая же это марка? Может, «A.P.C.»? Или нет?.. Однажды, когда они вдвоем сидели в закусочной на Бродвее, мимо прошел НУ собственной персоной; он даже посмотрел на них через потное окно. Ошеломленный Браун взбесился и что-то быстро зашипел в головной телефон. Милгрим поначалу даже не понял, что этот парень с мягкими чертами лица и в черной кожаной шляпе с загнутыми впереди полями и есть интересующий его спутника НУ. Скорее незнакомец смахивал на помолодевший вариант Джонни Деппа неопределенной этнической принадлежности. Как-то раз Браун упомянул, будто НУ с родными прибыл откуда-то с Кубы, и вроде бы все они китайской крови, однако по виду этого не скажешь. Ну, филиппинец – еще куда ни шло, да и то навряд ли. К тому же вся семья говорила по-русски. Или по крайней мере переписывалась похожими знаками, ведь голосов людям Брауна так и не удалось засечь.

Эти-то люди и беспокоили Милгрима. Вообще-то его тревожила масса разных вещей, в том числе сам Браун, однако его невидимые товарищи давно удостоились отдельной мысленной папки. Во-первых, казалось, что их чересчур много. Откуда? Неужто Браун – сотрудник полиции? Или же тот, кому она помогала перехватывать нужные разговоры? Последнее вызывало у Милгрима большие сомнения, но если бы это вдруг оказалось правдой, кто же такой Браун?

Тот словно услышал беззвучный вопрос и, не вставая с колен, тихонько, с пугающим удовлетворением, хмыкнул. Морские зеленые твари вернулись на сцену, держа что-то черное, матовое, частично обернутое столь же черной и матовой изолентой. Следом тянулся крысиный хвост черного неблестящего провода. А старая вешалка из Швейного квартала [19], должно быть, служила дополнительной антенной.

Браун менял батарейку, а Милгрим усердно держал фонарь так, чтобы освещать ему работу, но и не попадать в глаза.

И все-таки кто же он? Сотрудник ФБР или DEA [20]? Милгриму довелось достаточно узнать и тех, и других, чтобы понять, насколько различаются между собой (и взаимно недолюбливают друг друга) эти два племени, но не мог вообразить Брауна ни в одном из них. Правда, в последнее время наверняка появились новые, невиданные прежде разновидности федералов. И все-таки Милгрима не отпускало неприятное чувство. Браун явно был не обезображен чрезмерным интеллектом и к тому же слишком независимо держался во время всей операции, в чем бы ни заключалась ее суть. И лишь мечты о заслуженной дозе ативана удерживали его невольного спутника от воплей ужаса.

Между тем Браун склонился почти к основанию старой проржавленной вешалки и самозабвенно устанавливал «жучок» обратно. Затем поднялся, и Милгрим увидел, как с перекладины упало что-то темное и беззвучно легло на пол.

Отобрав у спутника фонарь, Браун тут же отвернулся и продолжил осматривать квартиру НУ, а Милгрим протянул руку к черному пиджаку на вешалке и пощупал холодную влажную шерсть.

Раздражающе яркий луч отыскал в темноте за динамиком аудиосистемы довольно дешевую с виду вазочку, голубую с перламутром. Усиленный синевато-белый диодный свет играл на блестящей лакированной поверхности, создавая впечатление нереальной прозрачности; казалось, внутри сосуда протекает какой-то взрывоопасный процесс. Потом свет погас, но и тогда ваза продолжала мерещиться Милгриму.

– Уходим, – объявил Браун.

Уже на улице, торопливо шагая по тротуару в направлении Лафайет-стрит, Милгрим решил про себя, что стокгольмский синдром – это выдумка. Сколько недель прошло, а он так и не проникся к Брауну теплыми чувствами.

Ну вот ни капли.

В «Стандарте», за вестибюлем, работал длинный застекленный ночной ресторан. На фоне матовой черной обивки широких кабин торчали яркие обглоданные фаллосы огромных кактусов Сан-Педро. Крепкое тело Альберто плавно опустилось на скамью напротив Холлис. Одиль оказалась между ним и окном.