Ульяна Бисерова - Под кожей — только я

Лука поморщился — все та же набившая оскомину белиберда. Стряхнув дремоту, он потянулся было, чтобы убавить громкость приемника, но Йоана перехватила его руку. Новостной выпуск завершала светская хроника, ведущий рассказывал о вечеринке, которую закатил Теофиль Себастиан Вагнер. Юный наследник династии, которая держала в железном кулаке пол-Ганзы, швырял деньгами налево и направо. А Йоана, чтобы оплачивать их крошечную квартирку, вынуждена сутками дежурить в муниципальной больнице, куда со всех окрестных районов стекаются, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, больные и увечные бедолаги, у которых нет денег на лекарства. После дневной смены она то и дело задерживается на всю ночь: в приемном покое вечно не хватает рук. Лука не раз замечал, что в последнее время она неважно выглядит. Все так же широко улыбается и напевает под нос, но в походке, жестах появилось что-то незнакомое, настороженное. Как будто прислушивается к звукам, слышным ей одной. Так капитан трансатлантического лайнера, зная, что через пробоину в корпусе в трюм медленно заливается черная арктическая вода, сохраняет невозмутимое спокойствие, чтобы не сеять напрасную панику среди пассажиров.

Наконец, Йоана закончила помешивать ароматное рагу в дымящейся жаровне и напекла золотистую гору картофельных оладий.

— Моника, тут еще много осталось, накорми детей, — сказала она и, отмахнувшись от рассыпавшейся в благодарностях соседки, добавила: — И, будь так добра, занеси старому Йоргенсу в пятнацатую, он вчера тяжело кашлял, как бы совсем не слег.

Лука подхватил с блюда несколько поджаристых оладий и посторонился, пропуская вперед Йоану. Она бедром толкнула хлипкую дверь в самом конце длинного полутемного коридора, и та распахнулась, разом открыв скудную обстановку съемной квартиры: выкрашенные в мышиный цвет стены, два топчана, шаткий столик с кухонной утварью да несколько стопок книг.

— Ты что смурной сегодня? Что-то случилось? — спросила Йоана, деловито расстилая полотенце, которое обычно заменяло им скатерть, прямо на полу посреди комнаты.

— Нет, просто устал, — отмахнулся Лука.

Однажды он сглупил, рассказав матери о парнишке, который прямо на его глазах сорвался с пятьдесят восьмого. С тех пор Йоана пребывала в неизбывном страхе, что на сломе ему каждую минуту грозит смертельная опасность. Сама она панически боялась высоты — даже к виду из окна их квартирки, расположенной на пятом этаже, так и не привыкла. Браслет на ее руке тихо пиликнул. Йоана быстро пробежала глазами сообщение и нахмурилась.

— Плохие новости, ма?

— Напоминание о просроченной оплате за квартиру. Я собиралась заплатить еще на прошлой неделе, но в клинике опять задерживают оплату, выдают только продуктовые талоны. Попробую сегодня связаться с управляющим — может, удастся уговорить дать отсрочку. Или в крайнем случае попрошу Ханну одолжить.

— А много нужно?

— Пятнадцать марок.

— Ма, не надо просить у Ханны. Мы и так ей задолжали.

Лука, привстав на носки, достал с верхней полки чуть помятую жестяную коробку, в которой когда-то, по-видимому, хранилось рассыпчатое печенье — но было это так давно, что не осталось ни крошек, ни сдобного запаха. Да и рисунок на крышке — румяный белобородый старик в комичных круглых очках — выцвел и покрылся ржавыми пятнами. В детстве Лука хранил в коробке разные сокровища, которые находил во время вылазок с уличными приятелями: пеструю, похожую на чаячье яйцо морскую гальку с отверстием посередине, диковинное длинное перо с темно-синими крапинами, покалеченных в боях солдатиков… Теперь там лежали деньги, которые он откладывал на учебу в колледже. Все, что удавалось заработать. Он быстро отсчитал несколько мятых купюр и монет и протянул Йоане. Но она мягко отвела его руку и покачала головой.

— Нет, милый, только не из копилки. Я смирилась, что мой сын горбатится от зари до зари, только потому, что это поможет накопить первый взнос на колледж. Я ни монеты отсюда не возьму.

Кроме жестянки на полке стояла запылившаяся бутылка с изящной моделью парусника и учебное пособие по морским узлам с истрепанным корешком. В детстве Лука рассматривал крошечную копию английского двухмачтового брига каждую ночь, пока не начинали слипаться глаза. Иногда во сне он оказывался на его палубе и бороздил воды тропических морей: когда багряное солнце почти опускалось за горизонт, из водной глади выпрыгивали быстрые стаи крылатых рыб, и их чешуя в закатных лучах отливала расплавленным золотом…

Лука бросил быстрый взгляд на обеспокоенную Йоанну, которая машинально отщипывала кусочки от лепешки, и лицо его прояснилось.

— Ма, я же как раз собирался рассказать: наша бригада в этом месяце план перевыполнила и всем премию выдали — по десять марок на нос, представляешь?

— Это было бы настоящим спасением. Но ты, наверное, планировал потратить деньги как-то иначе? Тебе давно нужны новые ботинки.

Лука небрежно пожал плечами. Йоана отвела прядь волос с его лба и грустно улыбнулась.

— Ты стал совсем взрослый, сын. Как же я это просмотрела?

Когда она ушла, Лука завел будильник на половину первого и, едва закрыв глаза, провалился в тяжелое забытье без тревожных, путанных сновидений — впервые за последние месяцы.

Старая ратушная площадь, слабо освещенная желтыми огоньками уличных фонарей, напоминала декорации к спектаклю: вытянутые в струнку кирпичные здания с узкими окнами, выщербленная брусчатка. А в центре — покрытая зелеными разводами конная статуя. Поджидая Флика, который, как всегда, опаздывал, Лука со скуки вчитался в табличку на гранитном постаменте, украшенном барельефами: выгравированные буквы почти стерлись от времени, но еще можно было разобрать, что тучный господин с нелепым жестяным вантузом на голове — не кто иной, как славный император Вильгельм I, сплотивший немецкие земли.

Спустя пару минут после того, как часы на башне пробили один раз, на площадь влетел запыхавшийся Флик в компании уличных мальчишек. Увидев приятеля, он просиял. «Мусад, Заки, Басим, — перечислил он имена приятелей. — А это — Лука». Лука коротко кивнул. Ребята тихо переговаривались, Эфор автоматически переключился в режим живого перевода, но устройству удавалось выхватить из потока речи лишь отдельные бессвязные слова. Лука нахмурился: выходило, он подслушивает то, что не предназначалось для его ушей. Он приглушил звук и поднял ворот куртки повыше — с севера задул пронизывающий сырой ветер.

В том, что разгрузка была намечена на глубокую ночь, на первый взгляд не было ничего необычного: торговые баржи отправлялись в рейсы с восходом солнца, и в предрассветные часы в порту всегда царила суматоха. Но стоило Луке вспомнить масляные глазки Ибрагима, внезапно обретенного родственника Флика, как сердце царапала смутная тревога. Он устало провел ладонью по лицу: просто не выспался толком после тяжелой смены, вот и лезут в голову разные мысли.