Аластер Рейнольдс - Алмазные псы [сборник litres]

Правда, понемногу становилось легче. Исподволь, как-то так, что она не смогла бы отделить одно мгновение от следующего, микроорганизмы в ее мозгу принялись перестраивать нейронные связи, позволяя сознанию Наки все глубже и глубже погружаться в мысленную протяженность океана.

Она ощутила тех, кто примкнул к единению позже прочих.

Это были люди, отчетливо стоявшие особняком от остальных. Наки прочувствовала грандиозный промежуток времени между разумом первого человека и сознанием того существа, которое оставило свой ментальный отпечаток в океане последним из инопланетян. Она была не в состоянии сказать, сколько длился перерыв, миллион или миллиард лет, но знала, что пауза длилась долго, очень долго. Вдобавок она восприняла тоску, снедавшую океан, тоску по разнообразию; человеческие сознания он принимал охотно, однако в них оказалось мало чуждости, а потому лишь в малой степени они разгоняли океаническую скуку.

Эти сознания представляли собой ментальные слепки, копии, снятые в момент конкретной мысли. Чем-то все это походило на оркестр, где каждый инструмент тянет собственную уникальную ноту. Быть может, эти сознания продолжали почти незаметно эволюционировать – она ощутила намек, даже признак намека, на изменение, – но тогда им понадобятся столетия на завершение мысли… тысячелетия на вынесение простейшего мысленного суждения. Эти новейшие разумы, кстати, пока не осознали, что они были поглощены океаном.

Затем Наки сумела выделить отдельный разум, голосивший громче остальных.

Из новейших, человеческий, а еще в нем было что-то такое, что заставляло морщиться от диссонанса. Поврежденный слепок: разум в момент копирования не удалось воспроизвести без урона. Обезображенный, изувеченный, он испускал крики боли. Судя по всему, он безмерно страдал. Он тянулся к Наки, грезил о любви и сострадании, искал кого-то или что-то, к кому или чему можно прильнуть в постигшем его бесконечном одиночестве.

Перед мысленным взором Наки пронеслись картины. Что-то горело. Пламя жадно лизало остов большого черного сооружения, вырывалось из щелей между его перекладинами. Определить, что это за сооружение, было невозможно: то ли здание, то ли громадный, сложенный пирамидой костер.

Она слышала вопли, потом зазвучали какие-то истерические крики; она было решила, что это тоже вопли, но быстро поняла, что нет, это много, много хуже – это чей-то истерический смех. Чем выше вздымались языки пламени, пожирая конструкцию и заглушая вопли, тем громче становился смех.

Самое жуткое – будто смеялся ребенок.

Возможно, воображение играло странные шутки, но это сознание воспринималось как более текучее, нежели прочие. Оно мыслило медленно, куда медленнее, чем разум Наки, однако чудилось, что это сознание узурпировало изрядную часть общих ресурсов. Оно отбирало у соседних сознаний их циклы обработки, вынуждало замирать в абсолютном стазисе, а само все додумывало свою единичную неторопливую мысль.

Этот разум внушал Наки беспокойство. Он извергал вовне боль и ярость.

Мина тоже его ощущала. Наки читала мысли Мины и знала, что сестра не меньше ее обеспокоена присутствием этого больного разума. Внезапно фокус мысленного внимания сместился, и больной разум уловил два любознательных сознания, только что проникших в океан. Уловил, замер, как бы наблюдая, а затем, спустя миг-другой, ускользнул прочь, в те неведомые области, откуда явился.

– Что это было?..

– Не знаю , – отозвалась сестра. – Человеческий разум. Думаю, конформал, блюститель форм и правил, поглощенный океаном. Он пропал .

– Нет, он здесь, но прячется .

– Наки, в океане обитают миллионы сознаний. Из них тысячи, наверное, принадлежат конформалам, если учесть всех инопланетян, побывавших тут до нас. В таком количестве должна найтись парочка червивых яблок .

– Если бы яблоко… Я словно лед потрогала. Он заметил нас. Потянулся к нам, потом отпрянул, верно?

Мина помедлила с ответом.

– Нельзя сказать точно. На наше восприятие мира вокруг не стоит полагаться целиком. Я даже не уверена в том, что мы с тобой разговариваем. Может, я болтаю сама с собой…

– Мина, не надо, прошу тебя. Мне становится страшно .

– Мне тоже. Но я не позволю какому-то психопату нас напугать .

В следующий миг что-то случилось. Освобождение, чувство, что цепкая хватка океана внезапно и резко ослабела. Мина заодно с ревущим громкоголосием других разумов отдалилась, превратилась в нечто слабо различимое. Наки словно вырвалась из шумной комнаты в соседнюю, где было тихо, и на этом не остановилась, но отступала все дальше от двери.

По спине и рукам побежали мурашки. Она и вправду стала свободной, отупляющий паралич спал. Вверху замерцал жемчужно-серый цвет. Не ведая, поступает ли по собственной воле, она поднялась к поверхности. Наки понимала, что бросает Мину, оставляет сестру в одиночестве, но сейчас для нее было важно лишь одно: сбежать как можно скорее. Она желала отгородиться от того больного разума хотя бы расстоянием – максимально возможным.

Голова пробила корку зелени и вынырнула на воздух. В то же мгновение микроорганизмы внутри заставили тело выгнуться в судороге. Она заплескала негнущимися конечностями, глубоко задышала, вновь охваченная паникой. По счастью, жуткие мучения прошли сами собой спустя несколько секунд. Наки огляделась, ожидая увидеть поблизости отвесные стены лагуны, но перед ней расстилалась водная гладь. Страх комом подкатил к горлу. Она обернулась и различила в отдалении темно-зеленую линию, край острова-узла; до той было с полкилометра. Воздушный корабль, серебристая искорка, парил прямо над островом, чуть ли не касаясь зелени.

За страхом она ненадолго забыла о Мине. Хотелось побыстрее очутиться в безопасности, на корабле, улететь отсюда. Тут Наки увидела спасательный плотик, болтавшийся на воде всего в сотне-другой ярдов от нее. Каким-то неведомым образом его тоже перекинуло на чистую воду. Далеко, конечно, но все-таки ближе, чем до корабля. Она поплыла, страх придавал сил, побуждал стремиться к цели. Фактически она находилась в непосредственной близости от узла жонглеров: вода вокруг по-прежнему кишела микроорганизмами, и потому казалось, что плывешь по густому, остывшему зеленому супу. Руки повиновались с трудом, но каждый взмах приближал к плотику, а отдыхать она откровенно боялась.

На самом ли деле жонглеры от нее отстали? Не исключено. Если уж на то пошло, их сознания в общем скоплении разумов она не встретила (допуская, разумеется, что у них есть сознание). Как известно, они образуют своего рода архивную систему. Винить их за единичный больной разум – все равно что винить библиотеку за одну книгу, возбуждающую всеобщую ненависть.