Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

— Воистину говорю вам, братья мои, — читал он, — лишь немногие зрелища не угрожают душе. Кроме театра природы, я знаю лишь один… — Максимиллиан поднял голову и нахмурился; знакомый вой перешел в знакомый рев. — … лишь один, куда можно было бы пойти без страха… — Мотор кашлянул и замолчал, и Максимиллиан закрыл книгу.

— Макс!

Дверь с шумом распахнулась, с размаху стукнулась о книжную полку, и в комнату ворвался Джоуи:

— Макс, оно чуть сюда не проникло! Но у него ничего не вышло! Я перехитрил его! Я заманил его в цистерну. Оно споткнулось и упало в… Боже мой, Макс!

— Ты о чем?

— Оно хотело открыть запертую комнату! — захлебываясь, кричал Джоуи, — И выпустить! Но я не дал! — Он схватился за край стола. — Макс, не делай таких больше! Макс, умоляю, никогда больше таких не делай!

Максимиллиан покачал головой. Ему хотелось, чтобы Джоуи больше никогда не врывался в его тихий уютный кабинет. Это стало его самым сильным желанием.

— Не делать чего?

— Ну, таких вот, как эти !

— Черт побери, Джоуи, убирайся отсюда вон!

Он встал, дивясь силе своего гнева и понимания, что подергивание мышц на лице — его собственная гримаса от недовольства чересчур громким голосом.

Джоуи попятился к двери. Он трижды пытался выговорить какое-то слово, но всякий раз застревал на букве «б». Потом он развернулся и ушел.

За стенкой снова загремел уницикл. Максимиллиан сел и не смог отыскать место в книге, на котором остановился.

Джоуи грохотал вверх по ступеням башни. Ему было плевать, что Макс не знает, от какой опасности он их только что спас. И плевать, если Макс не даст ему больше ни одной книги во веки веков. И выходил ли когда-нибудь Макс из своего пыльного кабинета, тоже плевать. И если он сильно разозлится, то Максу лучше поостеречься, потому что он может его уничтожить.

Он домчался до самого верха и выкатил на крышу башни. Удержался рукой за стену, слез и прислонил уницикл к дверной ручке.

В бегущих облаках возникала и пропадала крохотная луна. Возле балюстрады блестела лужа, ветер морщил ее поверхность и трепал его волосы, так что они щекотали лоб.

Плевать, что он больше никогда не увидит Макса. Он создаст себе красивую, нежную, интересную девушку, которая будет слушаться его во всем и никогда не станет возражать. А как она будет любить его! На этот раз он сотворит темнокожую. И может быть, она будет играть на автоарфе. Да, у нее будет красивый голос, и она станет петь ему каждый день после обеда, и будет темной и теплой, как тени в залах дальних этажей.

Джоуи поднял с парапета зеленую ткань. Сел, прислонившись спиной к камню. Укутал прозрачным газом руки и уткнулся в них подбородком. Материя уже почти совсем высохла.

Он попытался думать об интересной темнокожей девушке, но было зябко, мысли блуждали, каменные плиты холодили босые ступни и зад через ткань джинсов (белья он больше не носил), и Джоуи чувствовал, что скоро надо будет застегнуть куртку под самый ворот свитера. Он прищурился, и грязное пятно на правом стекле очков вызвало из лужи, в которой отражалась луна, беззвучный взрыв серебристых иголок. Он устал, устал до такой степени, что мог бы уснуть прямо здесь, но прежде нужно было еще немного подумать о девушке, пока за спиной не раздастся ее голос, зовущий: «Джоуи? Джоуи?..»

На другой башне часы пробили три. Он встал на колени и глянул через парапет. Однако удары слышались со стороны Западного флигеля, где с часами было все в порядке.

— …Джоуи?

Когда литератора просят написать о своих произведениях — скажем, рецензию на собственный сборник рассказов, — большинство прибегает к отвлекающим маневрам. То, что делаешь, когда «сочиняешь» — как то, что делаешь, когда кровоточишь или когда выздоравливаешь от болезни, — и слишком просто, и слишком сложно для повествования средней степени подробности, какое чаще всего подразумевается в таких случаях. («Конечно, нам нужно что-то информативное, но не стоит вдаваться в слишком технические детали…») Как ни странно, это просто и сложно не из-за моих личных литературных методов, а из-за всего того, что уже сказано о писательском ремесле. Выразиться просто — значит сказать (каким угодно способом), что все эти люди были правы. Выразиться сложно — значит сказать, что они ошибались, и объяснить почему.

Сказать по-простому? Садишься и пишешь. Возбуждение, размах, чудо повествования овладевают тобой, и пишешь как можно быстрее, стараясь поспеть за всем этим, до тех пор, пока не закончишь рассказ.

А что тут сложного?

Попробуйте сами. И узнаете, что вместе с чудом повествования приходят сомнения, промедления и колебания. Правда ли это такое уж чудо? Имеет ли эта фраза вообще смысл? Передает ли хоть как-то твое ви́дение мира? Сообщает ли что-нибудь такое, что вызвало бы у тебя интерес, будь ты читателем? Где взять силы, чтобы написать еще хоть слово? А что писать следом за этим? Повествование становится способом прокладывать путь сквозь череду пугающих, парализующих, обескураживающих заминок — сквозь нее, под ней, над ней и в обход ее. Настоящее чудо повествования состоит в том, что это препятствие вообще удается преодолеть.

Лет десять назад я в результате стечения совершенно нелепых обстоятельств предстал перед кучкой молчаливых незнакомцев; одни были полны энтузиазма, другие — недоверия, но у всех было одно общее — все они записались на семинар по писательскому мастерству, который меня наняли проводить. И я официально, при свидетелях, унизительным для себя образом понял, до чего мало знаю о том, «как сочинять истории».

Однако семинары продолжались; и наконец меня ткнуло носом в тот факт, что в своем ремесле я владею ровно тремя приемами. Поскольку два из них я спер у других писателей, открою вам все три — вдруг да пригодятся.

Первый прием я взял у Теодора Старджона. Он сформулировал его в пятидесятых годах, в письме к Джудит Меррил, а она процитировала это письмо в статье о Старджоне, написанной в 1962 году. Старджон советовал: чтобы создать живое и непосредственное описание сцены, зрительно представить все ее детали как можно подробнее — от маленького ценника, что забыли содрать с медной пластины выключателя, и отпечатка большого пальца на прозрачном стекле в некрашеной деревянной рамке до следов мастерка на белой-белой штукатурке потолка и все-все-все в промежутке между ними. Но описывать это не надо . Упомяните только то, что замечает ваш персонаж в его текущем эмоциональном состоянии (восторженный покупатель первого в своей жизни дома или скучающий маляр, с нетерпением ожидающий обеденного перерыва…), ступая по скрипучему дощатому полу рядом со стремянкой, покрытой брызгами краски. Сцена, которую представит себе читатель, объясняет дальше Старджон, будет отличаться от сцены, которую воображаете вы, но для читателя она будет настолько же живой, детальной, продуманной и важной, насколько ваша была для вас.