Мирон Высота - Ганз Кристиан

Скакуны это вроде как лошади. Только очень быстрые и красивые. Почему они арабские не знаю. Я и простых лошадей не видел, разве что на картинках или в кино. С арабами у нас тогда тоже не задалось. Брынза ваще-то сам из этих. Южных народов. Потому и Брынза. Он вот тож оказался дефектный, как Аспид. В первом бою заклинило пистолеты, и они не уходили. Считай без рук остался. Хоть к стволам вилку привязывай. Тут главное самому себе член не отстрелить, когда ссать пойдешь. Так Брынза и остался со стволами наружу. Но ненадолго. Имперские огнеметчики нашли подвал, где часть наших отлеживались после суточных боев и выжгли его весь к такой-то матери. Одни уголечки остались и то непонятно, где чьи. Святой Иосиф пацанам в помощь.

Что-то я все время то вперед, то в сторону, но это потому как я в рассказах несилен. Не сказочник все-таки, ага. Так вот, отправили нас значит всех на фронт. Всю экспериментально-биологическую службу. Штурмовиков с экзоскелетами, первые модели киборгов, и даже пять жуков, ну и нашу сотню парней с устаревшими пистолетами в руках, всех в самую мясорубку Третьей мировой. В самое ети его пекло. Имперцы, как вы знаете, нашу восточную столицу к рукам прибрали, ну мы и отбивали эти руины никому не нужные. Не знаю, что там с остальными случилось, хотя вот очень хотелось на жуков в деле посмотреть, но из наших пацанов через неделю осталось десятка два, не больше. И надо же, война тут возьми и закончись. Сама собой. Как будто только нас и ждала. Чтоб мы свой геройский подвиг совершили. Между нами и врагом оказалась многокилометровая выжженая полоса и десятки миллионов трупов. Все остальные попрятались по норам от радиации, дронов и крыс. Теперь у нас тлеющий конфликт, как говорят по телеку. Мать их всех говорунов. Черт, вспомнились пацаны и разошелся чета. Малая запрещает мне ругаться и вообще психовать.

Так вот. Фронта нет, врага нет, генералов нет, жрать нечего. Вся армия массово дезертировала. Все, кто остался. До Побережья дошли, а там вольница, каждый сам за себя. Вот уж когда наши способности пригодились. То на одного барона, то на другого работали. Вспоминать не хочется. Времена лютые стояли. А когда они другие были? Времена-то? На чьем веку? Помню нас Кролик собрал, он тогда вроде как за старшего был и такую речугу нам задвинул. Мол есть граница между человеком и скотиной, и от нас зависит по какую мы сторону. Кто скотиной себя мыслит, пусть сразу уматывает, а остальные вместе держаться должны.

Согласились мы и что-то типа кодекса приняли. За своих стоять до конца, долги за каждого раздавать, если тот сам не смог, дела делать, это можно, но в черноту совсем не лезть. Кролик тогда сказал особо – детей не обижать. Вот вам может смешно, наивные типа мы, да? А пацаны все эти, кто со мной тогда был, через сиротство прошли. Для них это важно было. Ну так, а похожий кодекс не только у нас был. У всех армейских, кто те сопки прошел. Все друг за дружку держались. Одиночек сразу сжирали.

Тут жизнь пошла, лучше не вспоминать. А после того, как нашу вольницу на Побережье поприжали, мы постепенно развалились кто куда. Я еще по стране помыкался с парой ребят, то там работенка, то там, но сейчас наемники без кодексов всяких ценятся. Чем зверее, тем лучше. Мы со своими принципами как белые вороны. А как службисты Кролика отловили и яйца ему в тиски зажали, так я понял, пора на нелегальное переходить. Вещички собрал, кое-какие деньжата еще оставались, и домой поехал. К Матери. Говорю же, что я вроде как сирота, только не совсем.

Мамой-то я никогда ее не называл, язык не поворачивался. Да и спроси меня люблю ее, так я сразу и не отвечу. С родной мамой оно понятно как-то выходит. Любишь и все тут. А здесь что говорить? Мне признаться даже думать про это неудобно, как будто стесняюсь сам себя что-ли. Она сама из ссыльных. Их много перед Третьей волной понаехало, типа на поселение. Выслали чтоб в Столице воду не мутили. Чего она там мутить могла не знаю, росточку в ней всего ничего, мы когда встретились я ей вровень был, хотя и не самый длинный парень в околотке – рос плохо, витаминов и солнца не хватало. Мелкая-то она мелкая, только вот стержень у нее внутри стальной. И в глазах искорки. Как зыркнет, так я по краю старался и не отсвечивать. У отца моего такие же искорки в глазах были. Ну так он рабочий человек был, соль земли. Справедливый, но, если под руку попадешь, так башка неделю гудит.

Мать меня значит на улице подобрала, в самую Третью волну. Трупы уже не вывозили, а просто во дворах жгли. Я перенес Красную Чуму, розовые лишаи с тела уже сходили, но слабый был, как выжил не ясно. Видать святой Иосиф меня тогда уже приметил. Я, кстати, и волосы все потерял после чумы. И на башке, и в других местах, даже на бровях. Вот Мать меня почти из самого костра и вытащила. Бросить меня хотели в огонь, а она отбила. Живой, говорит. Сама выходила. Так я у нее и жить остался. Дома у меня уже не было, и семьи. Да, тяжело тогда было. Но жили как-то. Учила меня чему-то даже, школы-то не было, и не посмотрела, что к наукам у меня никакой способности нет. Усыновить официально она меня не могла, потому как неблагонадежная. Говорю про нее, а у самого в горле ком стоит. Может и не родная она мне, может и грешно так чужую женщину называть. Но она мне Мать, и все тут.

***

Уф, ну и присказка у меня получилась. Аж взмок. Пять минут говорил, а считай всю жизнь свою рассказал. Сказочник и есть, балаболка.

Ну и вот, решил я, что все – хватит с меня. Навоевался. Настрелялся. И рванул домой. К Матери.

Добрался до нашего города и прямиком в Пароход. В центре-то что мне смотреть. Шпили торчат, огни горят, по периметру бетонные блоки и колючая проволока. Да и не пустят – вход по пропускам.

Пароход, это значит наш дом. Чудо довоенного строительства. Многоэтажка, длинная, километра на два, с выходами на обе стороны. Не пароход, а чисто сколопендра, я таких на юге повидал. И ядовитая такая же. В мое время ночами по дворам, переходам и лестницам лучше не ходить было. Да и при свете дня тоже. Хех. И Святой Иосиф не поможет.

Иду я, а тут и он сам из тумана выплывает. Пароход, как есть. Прям сверкануло в груди, ностальгия защемила. Кормой упирается в заброшенный торговый центр. Бок свой заросший кустами вывалил, аж об асфальт скребет. Палуба, в смысле крыша, туманом укрыта, одни провода в разные стороны торчат как паутина.

По палубе и переходным лоджиям над улицами и переулками можно без проблем из края в край прогуляться. Зашел и вышел, ноги не замочив. В Пароходе вообще можно несколько лет провести на улицу не выходя. Лавки на первых этажах дают пассажирам все, что душеньке угодно – сухую лапшу, шлюх, памперсы, мороженое, наркоту, пиво похожее на старческую мочу, сморщенный картофель, миску горячего бульона, бинты, книжки, алкашку, койкоместо. Народ тут живет простой, без претензий.

Читать дальше