Илья Новак - Экстра: Новый Кабалион

Детина погрозил Помпа-Жирам топором, и те испуганно порхнули обратно в домик. Он повернулся к гостям. Ростом на две головы выше Тимерлена, хозяин Сейбы обладал фигурой, которая заставила бы Аполлона съесть от зависти свою лиру. Белоснежные волосы и ярко-красная узкая набедренная повязка. Сбоку на ней висел кувшин. Ипомея уставилась на то, что виднелось под повязкой, и тихо щелкнула языком. Хотя Стигмата раздражала ее навязчивая озабоченность, он ощутил легкий укол ревности.

— Што надо? — спросил Шанго. Почесав грудь, он отцепил от повязки кувшин, открыл и стал пить из горлышка. Голос у здоровяка был отрывистый и грубый.

— Это вино? — спросила Ипомея заискивающе. — Господин, а можно мне?

— Пальмовое! — Шанго, окинув Помпу-Жиром взглядом, посмотрел на Тимерлена. — Твоя телка? Лады, держи. — Он швырнул доне кувшин.

Только сейчас Стигмат заметил, что в левой руке его спутница сжимает тот крошечный глиняный пузырек, который был у старика-шамана. Схватив кувшин, Ипомея высыпала в него все содержимое пузырька.

— Ты что делаешь! — заорал на нее Тим. — ‘Снежок’ с вином, сдурела совсем?

На всякий случай отлетев подальше, она приникла к кувшину.

— Там... — обратился Стигмат к Шанго, махнув рукой в сторону деревни, — объявился Черный Плащ. И еще вот-вот появится один Бокор. Он хочет...

— Эшу? Бокор? Оборзели, гады!

Неожиданно взъярившись, здоровяк взмахнул топором и перерубил ствол растущего неподалеку дерева. Содрогнулась крона, дерево медленно завались, ломая ветви тех, что росли по соседству.

— Так пошли с нами, — предложил Тим. — Надаем гадам по мозгам?

Андрей не владел своим телом. Он смутно понимал, что на него с Ксюшей наложили заговор, но теперь у него не осталось психических сил даже на то, чтобы бояться. А Ксюху одолела истерика: свернувшись на заднем сидении и прижав ладони к лицу, она беспрерывно скулила. Из-под пальцев текли слезы.

Машина остановилась у подножия холма.

— Вылезайте, — скомандовал Опанас.

Слова, которые он произносил, были единственным, что пленники понимали ясно. Они становились чем-то вроде команд, нажатием на клавиатуру, а сознание — компьютерной программой, которая не могла этих команд ослушаться.

Андрей оказался снаружи первым, за ними вылезла Ксюха. Наверное, истерика помогала ей как-то противостоять оцепенению, которым окутало их заклинание Бокора. Если Андрей теперь двигался словно робот и не способен был даже задрожать без команды, то Ксюша покачивалась, поводила плечами, дергала головой и скулила. А он и языком не мог пошевелить — тот превратился в ком сухой ваты, забившей рот.

— Жить хочешь? — спросил Опанас. — Тогда пошли. Веди ее перед собой.

Пленник видел, как этот человек одним ударом пробил голову электрика — который, конечно, вовсе не был электриком — в прихожей квартиры. И странная пелена, комок невещественной, но обладающей сознанием субстанции, что висела у плеча незнакомца... Андрей видел все это, но с трудом осознавал, что именно видит: реальность отступила на второй план, казалось, что он лежит, связанный, на койке в полутемной комнате со стенами из мутного стекла, и все происходит с кем-то другим, находящимся снаружи.

Они направились через заросли вверх по склону, Андрей толкал Ксюшу перед собой, Бокор — позади. Опанас уже разобрался, что произошло в той квартире. Флэш-плеер с запястья пленника давно лежал в его кармане, пока что выключенный — его время наступит позже.

Который теперь час, Андрей тоже понять не мог, время исчезло. Казалось, ночь длится уже несколько суток. Птицы молчали, небо над холмами и не думало светлеть — никаких признаков близящегося рассвета.

Путаясь в ветвях и цепляясь за корни, они приблизились к вершине. ‘Топай, топай,’ — бормотал Бокор. Пленники различили башню, в две стороны от которой тянулась стена. В ней зиял пролом с торчащими кусками арматуры.

И ведь совсем неподалеку — улицы, дома... Еще, наверное, проезжают редкие машины, и милиция... А здесь никого, кроме них. Ксюха, уже минуту как прекратившая скулить, споткнулась, чуть не упала и разрыдалась. Андрей подхватил ее подмышки.

— Шагай! — выдохнул Бокор в ухо.

Они пролезли сквозь пролом. По другую сторону между подстриженными кустами тянулись пешеходные дорожки, в темноте виднелись очертания церквей и часовен. Днем сюда пускали экскурсантов, по трешке с носа, но сейчас было тихо. Бокор, толкая пленников перед собой, провел их мимо Надкладезной часовни и Успенского собора. Вдалеке залаяла собака.

Показалось приземистое здание, и они услышали поющий голос.

Геде устремился вперед, подлетел к запертой двери постройки и сквозь скважину втянулся внутрь. Они сделали еще несколько шагов. Теперь стало слышно, что голос поет на мотив ‘На недельку до второго я уеду в Комарово’:

— Отче наш, сущий на небесах...

Раздались ритмичные удары, треск дерева. В поле зрения появилась стоящая на земле керосиновая лампа; свет ее озарял кучку бревнышек и толстого попа в рясе. Вооружившись топором, он самозабвенно колол дрова.

— Хлеб насущный дай сей день... И прости нам долги наши... — выводил голос.

— Плоть усмиряет, — брюзгливо проворчал Опанас.

Когда троица выступила из тьмы, поп выпрямился. Некоторое время вглядывался, затем произнес звучным баритоном:

— Кто пожаловал из мрака?

Не опуская топора, он тряхнул длинными волосами, провел ладонью по бороде, взял лампу и высоко поднял ее. Прищурившись, оглядел Бокора.

— Темное время для темных дел! — воскликнул поп. — Никак исчадия по мою душу? То-то смотрю — что-то странное этой ночью творится!

Андрей стоял как истукан, пялясь на священнослужителя. Тот занес топор над головой и собрался поразить Бокора, но тут из черного неба ударила молния. Она впилась в обух, жгучий свет пронзил топорище, по запястью перетек в тело — поп засиял. Молния исчезла. От ступней по щиколоткам и бедрам пошла волна свечения: там, где проходила граница, дряхлая залатанная ряса превращалась в богатые, расшитые кричаще-вычурными узорами одежды. Сияние достигло головы, и на ней возникла шапка в виде усеченного конуса — белый войлочный колпак, украшенный золотыми пластинами. А свет сошелся в узкое пятно, с тихим чпоканьем отделился от головы, поднявшись немного выше, расплылся нимбом и застыл. Нимб напоминал литой золотой обруч, он одновременно был хорошо виден, и в тоже время полупрозрачен.

Взмахнув топориком, преобразившийся поп бросился на Опанаса. Ксюха завизжала.

Щелкнул замок, дверь дома приоткрылась. Геде устремился вперед, на ходу раздуваясь, меняя форму. Он пыхнул в лицо священнослужителя гарью и серой. Андрею показалось, что одушевленная пелена приняла очертания человеческой фигуры — согбенного старика, протянувшего к попу длинные тонкие руки.