Зосима Тилль - ЦУ ГЕЗУНД!

Как и положено поэтессе и предначертано псевдонимом, жизнь она со временем начала вести кошачью. Пока вдохновлённые музыканты писали на её стихи песни, а копирайтеры вставали в очередь за её афоризмами, она, в поиске творческих сил, ела, спала и ласкалась. И писала, писала, писала… Это было правильно. Поэту – поэтово, промискуитету – промискуитетово. В определенные, интимные, моменты этой своей кошачьей жизни она была готова откликаться на псевдоним Вера Каторжанина. Её отец, которого она помнила лишь по выцветшим от времени фотографиям, был хроническим сидельцем, и «понятия», несмотря на всю свою неуживчивость, она вживляла себе с истовым дочерним упорством. Но это уже совсем другая история, не публикуемая, потому что ни ей, ни мной не написанная. Извините…

Мы потерялись с ней в момент окончания её творческого галлюциниума. Как мне кажется, ассоциативно это слово наиболее точно может передать то, что тогда с ней происходило. Ну как потерялись… Два медведя в одной берлоге… Вытеснили друг друга. Связь не поддерживали, но и не теряли. Звонила исключительно в случаях крайней необходимости. То она открывала частную детективную практику, то вдруг собиралась переезжать в «на Украину». То ставила меня перед фактом, что оформила со мной развод, и мне требуется подписать необходимые бумаги, то вдруг вновь предлагала пойти в ЗАГС. И мы шли. Но берлога оставалась одна, а учёные с ответом на вопрос: «Как из медведей превратиться снова в нормальных людей?» не спешили.

В последние полгода она подружествовала с моей музой, даже посвящала ей стихи. Бывало, они подолгу висели на проводах, кляня через меня свою нелёгкую женскую долю. Со мной предпочитала общаться через свои произведения. Ровно до тех пор, пока одним пасмурным мартовским утром вдруг… «Привет! Не разбудила? Если вдруг со мной что-то случится, я могу рассчитывать на твою помощь?»

Она была необыкновенно для себя в такой ранний час взволнованна. Мне показалось, что даже чем-то напугана. Естественно, она всегда могла рассчитывать на любую помощь, и она это знала. Достаточно было только поднять телефонную трубку. «Я тебе наберу, если что. Не выключай телефон только. Хорошо?» Не набрала.

О её смерти я узнал постфактум, спустя неделю после похорон, на которые собирали всем поэтическим миром. Ровно в тот день, когда раздался тот горячечный звонок. Инфаркт. В очередную годовщину нашей первой с ней свадьбы. Скорая ехала к ней почти час, хотя подстанция была аккурат через Садовое кольцо.

В тот день она написала, как оказалось, своё последнее стихотворение «Я приветствую Вас»:

В сноске явно для кого-то было указано, что «истинное значение слова „окормлялись“ Автору известно».

Написала, и Год Кролика на мгновение остановился. Вместе с её сердцем. Чтобы вскоре продолжиться, но уже без неё.

С той поры минуло уже достаточно лет. Евдокия Павловна Дозорная, как величина для моей жизни, сократилась до инициалов ЕПД.

Чтобы в ком-то видеть, в первую очередь, человека, человеком необходимо быть самому. Предмет изучения должен соответствовать твоим понятиям о «человечности», да и большое видится на расстоянии. С годами мне всё чаще кажется, что это ЕПД – её последнее мне пророчество. Не только и не столько непосредственно она – Евдокия Павловна Дозорная, сколько уже выписанный мне где-то и кем-то Единый Платёжный Документ. Со сроком оплаты в один из грядущих Годов Кролика.

Что женщина кушает, так она в постель и ложится. Катя, к примеру, обедала заварной лапшой с сарделькой. Нет, ну как обедала, так, промеж дел заглатывала. Иногда с яичком. Небольшим таким, перепелиным. Иногда, по ситуации, не сардельку, а сосиску там, или шпикачку какую. Колбаску там… охотничью. Но в сопровождении лапши – обязательно. Потому что лапша для Кати была тем, от чего вечно голодные бабочки в её животе самодовольно засыпали, а под ложечкой до вечера сосать переставало…

В самой лапше особого разбора Катя не делала. Единственное, что «со вкусом курицы» отвергала напрочь, впрочем, как и куриные яйца в качестве основного блюда к ней. Во-первых, в рот целиком не помещались, во-вторых, рождена Катя была в Год Петуха, хотя для неё, как для девочки, правильнее было бы сказать: в Год Курицы. Своих она предпочитала не есть. «Ну не каннибалка же я, в конце концов!» – если что, оправдывалась она и до яиц свой ежедневный рацион старалась не низводить.

А когда все дела по работе, конечно, не сами по себе, но всё-таки рассасывались, наступал вечер, и Катя шла в клуб, где вместе с такими же Катями, как она, посасывала коктейли, не чуралась смузи и иногда, когда становилось совсем уже невмоготу, принимала на грудь. От смузи и коктейлей бабочки тоже более-менее утихомиривались, но не так, как от лапши. Лапши ей явно не хватало. Поэтому, приходя после клуба домой, Катя первым делом распускала лапшу. Себе и сама. После садилась у окна и с задумчивым видом потребляла. В постель потом ложилась споро и быстро, завтра ей было необходимо вновь идти на работу, где между дел её ждал обед в виде сардельки, сопровождаемой новой порцией столь необходимой для её жизни лапшички.

Пусть даже и без мясного, с колбасными изделиями всякое может случиться, но с ляшкой – обязательно! Потому что без топинга, такая девушка, как Катя, прожить себе вполне может, а вот без щедро приправленной остреньким загогулистой лапшички – ну нет и никак. Что поделаешь, Катя – романтичная натура!

Как-то раз в воскресенье Катя лежала на диване и смотрела телевизор. На экране умненькие дяденьки учили тупеньких тётенек, как тем нужно быть женщинами. Хрупкими, нежными и чьими-то. Время Кате девать было некуда, а потому она молча внимала и от неимения бóльшего посасывала чупа-чупс. Сам Бóльший в клуб мог завалиться только к вечеру, а потому времени у неё были вагон и маленькая тележка.