Дуглас Рашкофф - Стратегия исхода

– Правда? – спросила она. Не на комплимент напрашивается, а правда хочет знать.

– Правда не терпится. Ни секунды.

– Я поняла, – рассмеялась она. Застенчиво отвернулась, вспыхнула, будто я с ней заигрываю. Подергала себя за волосы и запуталась пальцем в локоне.

По ней не скажешь, что у нее синдром Дауна [92], думал я, нежно отводя ее руку и помогая ей встать. Может, глаза чуть шире расставлены, чем полагается, и еще высокий квадратный лоб. Но она – мой самый первый друг, первое лицо, что я помню. Господи боже, да она мне приносила бутылочку. Даже считать меня учила.

– Ты сейчас долго в гостях, – заметила она по пути в столовую.

– Да, точно. – Удивительно, как она вообще замечает, что я уезжаю и возвращаюсь. Всегда ведет себя так, будто обитает в своем личном беспредельном настоящем – не замечая моих приходов и уходов, – точно у нее совсем другое ощущение времени и пространства. – В гостях.

Глубокое наблюдение. Я впервые в жизни чувствовал себя гостем в доме, где вырос. Мириам лишь сформулировала.

– Так этот, как ты говоришь, симулятор… – начал Моррис, когда мы вошли.

– Эмулятор, папа, – поправил Бенджамин человека, который вполне годился ему в дедушки.

– Ну да, эмулятор, – продолжал Моррис, ковыряя зубочисткой во рту: обычно он эту манеру приберегает для деловых переговоров. – Ты не думал его продать? Может, из него точка-ком выйдет?

– Ну, это не совсем тот продукт, чтоб на нем строить бизнес, – ответил я. Неясно, с чего начать. Ужасно приятно, что дядю так увлекло мое детское творение. Но насчет его ценности Моррис заблуждается. Или дезинформирован. – Понимаешь, эмулятор – скорее для подрыва бизнеса, а не для создания.

Отец вручил Моррису свечу, но старец невозмутимо продолжал:

– Создавая бизнес, подрываешь другой, Джейми, прав ли я? – Моррис наклонился и взмахнул зубочисткой. – Может, тебе заплатят, чтобы ты не выставлял его на рынок.

– Так не получится, – ответил я. – Кроме того, эмуляторы выпускают тоннами. Это же один из тысячи. Даже не лучший.

– При правильном маркетинге, Джейми, – Моррис говорил о делах даже со свечой в руке, – спорим, ты еще вселишь в кого-нибудь страх Божий.

Шмуэль вцепился в этот шанс мертвой хваткой:

– Пожалуй, богобоязненным людям пора прочесть благословения. – Он знал: Моррис намека не вычислит. В Торе страх Божий вселялся не в евреев, а в гоев, трепетавших пред мощью еврейского Бога. Шмуэля недостойно кольнуло блаженство праведности – сразу видно.

– Потом поговорим, – сказал Моррис, зажег свечу и жульнически проскакал по транслитерации в молитвеннике. Закончив, передал свечу брату и повертел в руках тонкую книжицу. Ткнул пальцем в наклейку «Уайтстоунская синагога» на задней обложке:

– Сэмми, ты что, сидур из синагоги спер?

Бенджамин захихикал. Отец сурово зыркнул на брата. В таких условиях нелегко поддерживать дисциплину. В конце концов, это ведь даже не шабат, а хавдала. Большинство евреев вообще исход субботы не отмечают, а уж реформисты – тем более.

Шмуэль вздохнул, поднял свечу и обратился к своему Богу – сначала на иврите, затем на языке, понятном всем нам:

– Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, отделивший святое от будничного.

Он окунул палец в вино и с тщательностью профессионала потушил капельками свечу. Шабат закончился; граница меж святым и будничным проведена, как только мой отец умеет ее проводить.

Разговор возобновился, но молитва изменила его течение.

– Ну, Сэмми, – начал Моррис. – Когда голосование?

– Через пару недель, не раньше, – вмешалась Софи. Она знала, что отцу не нравится обсуждать свой профессиональный кризис – особенно с нами. – Мы не переживаем. Обычная формальность.

Голосование общины о продлении отцовского контракта – что угодно, только не формальность. Новый президент общины и большинство членов нынешнего совета склонялись к мысли, что для современного мира методы их заслуженного раввина чересчур традиционны. Он всю жизнь был либералом и с кафедры учил конгрегацию, что обязанность евреев – служить духовными наставниками общества, защищать угнетенных и – прежде всего – помнить заповеди, которые Господь даровал им на горе Синай. «Как у Моисея было две матери, – проповедовал он, – так и мы принадлежим двум обществам: нации, в среде которой живем, и еврейскому народу».

В девяностых подобные сентенции шли на ура: трудягам из Куинза оставалось лишь беспомощно смотреть, как их двойники с Манхэттена пожинают финансовый урожай интернет-бума. Но теперь Куинз познал рыночные прелести, и в словах ребе зазвучала критика. Президент и казначей при закрытых дверях встретились со Шмуэлем и порекомендовали смягчить риторику. Поползли слухи, что еще несколько членов совета требовали раввина XXI века. Вместо того чтобы продлить контракт, как это делалось год за годом, совет решил провести голосование общины – и без того унижение, да еще голосовать будут на веб-сайте синагоги.

– Ты же будешь бороться, правда? – спросил Моррис.

– С чего бы мне? – отозвался Шмуэль. Софи поставила перед ним суп. – Я с этими людьми знаком двадцать лет. Они меня знают.

– Может, в этом и проблема, – сказал Моррис, маскируя критику грубой имитацией Граучо Маркса [93].

– Цыц. – Эстель пихнула его локтем. – Сэм свою конгрегацию знает.

– Никаких цыц. Сэмми должен это услышать.

– Да-да, Моррис. Что ты хотел сказать? – Шмуэль опустил ложку.

– Не надо так, Сэм, – сказал Моррис с редкостным сочувствием в голосе. – Я просто хочу понять, все ли возможности ты рассмотрел.

– Какие возможности? Они проголосуют. Увидим.

– Можно бы слегка поддаться. Как-то смягчиться по мелочи. Ты же с этими людьми каждую неделю говоришь. Покажи им, что тебе их проблемы понятны.

– Мне их проблемы слишком понятны, – объяснил Шмуэль. – В этом их проблема.

– Ага, видишь? – Моррис взмахнул ложкой. – Вот об этом и речь.

– Так ты думаешь, они правы? – Отец уже сердился. Моррис лишь пожал плечами.

– Может, тебе мейлы разослать? – предложил я.

– Великолепно, – буркнул отец, снова уткнувшись в тарелку. – Теперь у нас перевыборная кампания.

– Я серьезно, – настаивал я. – Это же они решили все проводить на вебе. Вот давай этим и воспользуемся. Список рассылки откроем. Это не стоит ни цента.

– Ребе не продается собственной конгрегации, Йосси. Это не торговля. Мы не на рынке.

– Ошибаешься, Сэмми, – возразил Моррис. – Они платят взносы. Платят за этот дом. И надо видеть в них клиентов. Может, я смогу внести пожертвование.

– Да не в деньгах дело! – внезапно заорал Шмуэль. Минуту мы сидели в молчании. Перед нами дымились тарелки с супом.

– Бульон очень вкусный, – высказалась Эстель, осторожно отхлебывая. – Ты больше перца добавляешь?