Том Светерлич - Завтра вновь и вновь

– Почему?

– Моему боссу выкрутили руки из-за обвинения по тяжкой статье. Но думаю, он все равно уже терял терпение. Он позвонил и сказал, что я больше у него не работаю. Я пытался возражать…

– А теперь ты с нами, в группе по поддержке тех, кто пережил потерю в Питтсбурге, людей с посттравматическим расстройством.

– Комиссия коррекционного центра постановила, что я должен сменить врача и пройти годовую программу коррекционного центра, прежде чем мое дело будет пересмотрено. Клиника была переполнена, так что я записался в амбулаторную группу.

– Надеюсь, мы сумеем помочь тебе двигаться к поставленной цели.

– Раньше у меня не было таких головных болей, – сетую я. – Не могу сосредоточиться.

– Это от проводки, – говорит другой пациент – кажется, Джейсон. Или Джейден. Никак не могу вспомнить его имя. – Если у тебя не АйЛюкс, она горит и поджаривает мозги. – Он почесывает собственный исполосованный хирургом скальп. – В мозгу появляются опухоли…

– Спасибо, но никаких перекрестных разговоров на встречах, – прерывает его руководитель группы.

Он коротышка с лицом землистого цвета и прилизанными гелем редеющими волосами, не способными скрыть извивающиеся червями белые шрамы Начинки. Здесь все ему подчиняются. Когда он улыбается, глаза остаются бесстрастными. У него тихий голос. Во время встреч Начинка не работает из соображений приватности, руководитель включает брелок с файрволом, блокирующим соединение с сетью. Мы можем доверять друг другу, заверили меня.

– Доминик, расскажи немного о себе, – просит руководитель группы. – Где ты был, когда – узнал?

Мне трудно об этом говорить, особенно здесь, в окружении незнакомцев. Все они – мужчины, их глаза кричат о собственных проблемах. Один зевает, и это неуважение, неуважение к ней. И тут происходит непредвиденное – меня накрывают воспоминания. Клетки линолеума на полу, свет с потолка… Я не хочу думать о конце, не хочу думать о ней. Только не здесь, не среди этих людей.

– Ох… Вот черт. Простите…

– Ничего страшного, можешь поплакать, – говорит руководитель. – Выпусти эмоции. Поговори с нами, поделись своей историей. Когда мы слушаем истории других людей, это помогает понять, что мы не одиноки. Когда это случилось, мы все были вдали от друзей и родных. Мы потеряли все. Не только нам суждено страдать.

– Простите, – только и говорю я.

– Пожалуйста, расскажи, что произошло, – повторяет руководитель группы.

Он старше меня на несколько лет, может, на десяток, но у него мальчишеское лицо, а ясные глаза смотрят снисходительно, он как будто ставит мне диагноз, даже когда сочувствует. Он кривит тонкие губы. Я плачу и понимаю, что остальные теряют терпение. Я встречаюсь взглядом с руководителем группы, молча молю отпустить меня с крючка, но он лишь наблюдает и ждет, качая головой, как отец, готовый поверить в слаженную ложь ребенка. Остальные тоже наблюдают. Ну, хотя бы некоторые.

– Когда это случилось, я был в Колумбусе, штат Огайо, на межуниверситетской конференции по литературе. МУКПЛ, так она называлась. Я представлял работу по «Сновидческим песням» Джона Берримана, о субъективизме и смене точки зрения рассказчика, толком уже не помню подробности. После утреннего заседания мы сделали перерыв на обед. Новости мы услышали в спортбаре на Хай-стрит. Кажется, я закричал и рухнул. Я помню крик. Помню запах ковра в баре – он пах пивом, сигаретами и старой тканью. Остальные мои коллеги, с которыми я познакомился только накануне, просто смотрели на меня. Все было как в тумане. Никто точно не знал, что случилось, но через пятнадцать или двадцать минут после появления новостей я уже понял, что в живых не осталось никого. В Питтсбурге никто не выжил. Не знаю, чего я ждал от коллег, но они просто сидели и смотрели на меня…

– И ты посещаешь Архив Питтсбурга через Начинку, чтобы оживить воспоминания о жизни там, и используешь стимуляторы для придания погружениям в Город большей глубины.

– Наркотики помогают, – объясняю я.

– Ты погружаешься, чтобы увидеть ее?

– Мою жену…

– Как ее звали?

– Тереза-Мари.

Имя выходит каким-то ненатуральным, словно я пережевываю фразу на иностранном языке. Я не хочу произносить ее имя при всех, здесь ей не место, только не среди этих людей.

– Что произошло?

– Ничего… Ничего не произошло. Я был в Колумбусе и не сумел добраться домой. Я доехал до блокпостов в Западной Вирджинии, и все. Меня отправили во временный лагерь для беженцев. Кто-то сказал, что я должен вернуться в Колумбус, там у меня хотя бы забронирован номер в отеле, но я решил, что сумею прорваться в Питтсбург. У меня просто не умещалось в голове, что его больше нет. Всю ночь я названивал Терезе. И до сих пор оставляю ей голосовые сообщения…

– Экстази – это метамфетамин, – говорит руководитель группы. – Доминик, это тебя убивает.

– Но делает ее такой реальной…

– Понимаю, но тебя убивает.

– Кому какая разница, если я умру?

– Ты же не хочешь умереть, – говорит он, словно объясняя таблицу умножения. – Ты хочешь снова увидеть жену, заново прожить прекрасные годы рядом с ней, хочешь как-то компенсировать все те годы, которые не мог с ней провести. Ты здесь потому, что хочешь помнить жену через здоровое погружение. Хочешь жить и состариться вместе с воспоминаниями о жене. Чтобы она жила через тебя. Ты не хочешь умереть.

– Вы не понимаете.

Но я знаю, что он понимает, все они понимают.

Пятнадцатиминутный перерыв для курильщиков. Мы собираемся на Тринадцатой улице, перед баптистской церковью памяти Уолкера, и купаемся в свете от ее видеопанели: «В «Фейсбуке» химера, тебе нужна вера». На красном светофоре остановилась фаланга бронированных полицейских грузовиков, копы в бронезащите смотрят в нашу сторону, их глаза скрыты под темными щитками шлемов. Что они о нас думают? Мы все снабжены тегами, а потому копы наверняка знают – мы не стоим их внимания, они уже просмотрели записи о том, что мы проходим реабилитацию. Загорается зеленый, и бронированные грузовики пыхтят дальше.

В сумерках зажигаются огни в магазинах, аптека на перекрестке выглядит так, будто там вечеринка у бассейна. Звякает Начинка. Улица наполняется женщинами в бикини, они плещутся в воде и загорают, и стоит мне бросить взгляд в ту сторону, как появляются новые лица, другие фигуры и купальники новых фасонов – легкие вариации в поисках моего идеала, чтобы доставить мне удовольствие. Что они продают?

Ананасовая фанта! Кокосовая кола! Веселись с нами! Всего за пять пятьдесят.

Нет-нет, я не хочу колу. Не сейчас. Я не хочу покупать колу.

Я пожираю глазами купальники и золотистую кожу, пока реклама колы не ставит на мне крест, и вот уже я вижу только аптеку, тротуар и машины перед светофором, все это постепенно проступает в мозгу, но он еще звенит от неудачной попытки что-то мне втюхать.