Скотт Адамс - Gothic love II. Крионика

Солнце уже отражалось в окнах домов, что были напротив, посылая в комнату к Рейму солнечных зайчиков. «Я сдаюсь, я больше не могу, Марго», – подумал Рома, провожая скользящий солнечный луч по комнате покрасневшими от недосыпа и усталости глазами. «Как же я люблю тебя», – думал он, когда луч коснулся его руки и долго-долго не двигался с места. На глазах Рейма выступили слезы. «Я обещал тебе быть сильным, но это невыносимо, Марго. Слышишь? Без тебя все потеряло смысл, да и сам я – потерянного смысла существо», – Рейм вытер глаза от слез. Луч в считанные секунды исчез. «Ты приходи почаще…» – прошептал Рейм.

И вдруг гнев с какой-то неведомой силой ворвался в душу, и, вскочив на ноги, Рейм начал швырять в стену все, что попадется ему под руку: в ход шли подушки, стул, затем он скинул все со своего стола. В числе прочего на пол упала и рамка с фотографией, на которой были они с Марго. Стекло разбилось. Рейм тут же упал на колени и поднял фотографию, но та была сильно поцарапана. В комнату вбежали отец и мать, поправляя халаты. Они застали сына в разгромленной комнате, сидящим на полу и прижимающим к себе фотографию.

– Я сама, – сказала мать отцу, и, затворив за собой дверь, присела рядом с Реймом, затем обняла его, прижала к себе и, ничего не говоря, долго-долго сидела вот так, слегка покачиваясь и роняя соленые слезы.

Он уснул спустя пару часов в гостиной, куда они с мамой пришли, что бы та налила себе валерианы. Когда же она вернулась с двумя стаканами, Рома уже провалился в глубокий сон. Наталья Семеновна поставила стаканы на столик, из большого шкафа-купе достала плед, укрыв им сына, провелась рукой по его волосам и ушла к себе в комнату.

Рома проснулся оттого, что сильно хотел пить. Поначалу он даже не понял, где оказался, но затем сообразил. Увидев стакан с водой, он жадно принялся пить, не обращая внимания на вкус валерианы, лишь потом, когда пришло послевкусие, он поморщился. «Нужно прибраться в комнате», – подумал Рома и отправился к себе. Толкнув дверь, он сильно удивился, увидев полный порядок, где ничего не напоминало ему о произошедшем. «Мама», – вздохнул Рейм и пошел в ванну. Он умылся, почистил зубы, сходил в душ и, почувствовав себя значительно лучше, собрался к Шабрири. Он вышел из дома и, свернув за угол на Петровский бульвар, услышал, как позади него просигналил автомобиль. Рейм обернулся, думая, что это отец или Женя, но у обочины стоял припаркованный «Лексус» Владимира Витальевича. Отец Марго вышел из авто и направился к Рейму. Он был хорошо одет: в дорогое пальто, костюм, но какими бы ни были на нем дорогие вещи, сам он выглядел сильно постаревшим, осунувшимся, почти стариком.

– Рейм, рад тебя видеть, – поздоровался Ониксин с парнем.

– Я тоже, – сказал Рейм, так как действительно был рад видеть отца Марго. В этом мужчине было много отцовского, располагающего к себе. Он вспомнил, как зимой перед всем случившимся они отдыхали в его загородном доме, что он очень радушно принял Рейма и был счастлив за их союз с дочерью, которому так и не суждено было сбыться. Владимир Витальевич обнял Рейма и похлопал его по спине, как бы говоря: «Я знаю, что у тебя в душе, я разделяю твою боль».

– Хотел подняться к тебе, но увидел, что ты идешь, – он немного помолчал, как бы извиняясь, что без приглашения, не зная, насколько было уместно его появление здесь.

– Владимир Витальевич, мне так жаль, – сказал Рейм, и предательский ком стал у него поперек горла. Мужчина покачал головой и похлопал парня по плечу:

– Нам всем ее не хватает… Но у каждого свой путь в этом мире: кому-то отведено больше, кому-то меньше. После смерти ее матери я делал все возможное, что в моих силах, для Марго. Но она всякий раз ускользала от меня, и я видел, что выбранный ею путь не кончится ни чем хорошим. Об этом мне говорила еще Тамара, одна ведунья. Все сказала, и про культуру Вашу, что будет такой период в ее жизни, и что смерть ей ранняя предсказана тоже сказала. Тут не могли помочь ни деньги, ни связи – оставалось ждать. Она и сама всегда это чувствовала; я ссылался на юношеский максимализм, трагизм всего и вся, но она нередко говорила о своих чувствах, о соприкосновении с тем, другим миром.

Виктор Витальевич говорил это так, словно они находились с Реймом не на улице, а приятельски сидели наедине у него в гостях, где их никто не слышал. Он говорил это несколько отреченно; со стороны могло казаться, что старик явно тронулся умом, и только Рейм понимал, что это говорит в нем горечь потери любимой и единственной дочери.

– Я прошу прощения, если задерживаю тебя.

– Ничего страшного, Виктор Витальевич, Вы не задерживаете. Я сам хотел увидеться с Вами, только не знал, будет ли мой визит к Вам уместным.

– Конечно, Рейм, когда угодно, в любое время!

– Договорились, – Рейм кивнул.

– Я хотел передать тебе это, – Ониксин достал из кармана ключи от квартиры Марго. Рейм помнил, что раньше на этой связке был еще брелок в виде гробика с серебряным крестом на крышке, но теперь он куда-то исчез. – Можешь взять все, что посчитаешь нужным, думаю, так будет правильно. Ты уж извини, сам я не могу туда поехать, – он слегка постучал себя по ладонью по сердцу. – Тяжело.

– Благодарю, Виктор Витальевич, – Рейм взял ключи и убрал их в карман.

– А если нужно, можешь жить там. Думаю, Марго бы одобрила. Все-таки там и твоя память о ней тоже, – Рейм кивнул, и Виктор Витальевич снова обнял парня. – Ну, не смею задерживать, Рейм. Спасибо, что уделил мне минутку.

– Рад был нашей встрече, Виктор Витальевич.

Парень проводил мужчину взглядом, пока тот не сел в автомобиль и не уехал. Поднялся ветер, Рейм поднял воротник своего пальто и зашагал по улице. Водителем отца он пользовался редко, тем более сейчас, когда нужно было проветриться, он предпочел общественный транспорт. Когда Рейм ехал в метро, то задумался, что поезд – это как жизнь человека: кто-то заходит и едет, а кому-то на следующей выходить… В вагоне оставалось все меньше и меньше уже знакомых лиц, с которыми Рейм ехал от самого кольца. «И чего ради живут все эти люди?» – думал он. Но вот объявили его станцию, поезд медленно остановился у платформы. Рейм вышел из вагона и направился к выходу.

– Рейм, – Шабрири улыбнулась, впуская парня в квартиру. Она была в футболке под горло. На шее висело несколько кулонов с крестами, на руках – перчатки-сетка, на пальцах – кольца с черепами, и образ дополняла лиловая юбка. На ногах были тяжелые ботинки на платформе. – Хорошо, что приехал. Германа, правда нет: он уехал на съемки, его пригласил один журнал.

– Здорово, – выдохнул Рейм, снимая пальто.

– Вина? – спросила девушка.

– Давай.

Рейм прошел на кухню, отметил, что в доме тихо, нет привычно играющей музыки.