Генри Олди - Золотарь, или Просите, и дано будет...

Золотарь числился в скептиках.

Он остановился, желая успокоить сердце. Напротив, в больничном саду, пустом и черном, совершал моцион качок в спортивном костюме. Нижняя челюсть бедняги поддерживалась жутким устройством, похожим на инструмент пыток. Качок мерил сад легкой рысью, тупо глядя перед собой. Следом, не отставая, чинно трусили дамы в пальто — юная, молодая, в летах. Дочь, жена и мать. Или мать и две сестры. Проведать явились, апельсины принесли. Хотя какие ему апельсины! — кефир, овсянку…

Все молчали: качок — из-за челюсти, дамы — из солидарности.

— Александр Игоревич? Долго вы…

Высокий мужчина в длинном, до пят, кожаном плаще улыбался странным образом. Казалось, он еще не решил, что ему делать. Улыбка располагает к тебе собеседника, это да. Но у человека несчастье, сын пострадал, и лыбиться, в общем-то, ни к чему…

— Что с Антоном? Вы в курсе?

— Чистильщиков, — представился «кожан», протягивая руку. Пожатие у него было крепкое и бережное, как у отставного борца. — Вадим Петрович. Вы, главное, не волнуйтесь. Да, хорошего мало. У Антона Александровича черепно-мозговая травма. И переломы обеих рук. Лучевая кость правой, запястье левой. Врачи уверяют, с руками все будет в порядке. До свадьбы заживет. С головой сложнее…

Золотарь сперва не понял, о ком речь. Загадочный Антон Александрович не ассоциировался у него с ботаником Антошкой, как он с детства привык звать сына. Переломы, черепно-мозговая…

— Меня пустят к нему?

— Нет.

— Жаль…

— Попробуйте завтра. Скажите, Александр Игоревич… Вашему сыну в последнее время никто не угрожал?

Что значит — в последнее? Год? Пять? После развода Антон остался с матерью. Бывшая не упорствовала, разрешала «мужичкам» видеться вдосталь. Летом они вдвоем ездили отдыхать: Крым, Карпаты, пансионат в Старом Салтове. В прошлом году выбрались в Ригу. Бродили по старой части города, слушали Баха в Домском соборе. Смеялись — здоровяк в камуфляже после концерта с восторгом рассказывал седому спутнику, отцу или деду:

«Слушай, как она! И руками, и ногами! Я помню эту мелодию — она была в „Томе и Джерри“… Класс!»

— Так угрожали или нет?

— Не знаю. Вряд ли. Антон — тихий мальчик. Бесконфликтный. Как по мне, даже слишком.

— Рохля? Вы извините мою бесцеремонность, но я вынужден…

— Нет, не рохля. Просто он склонен уступать дорогу.

— Может, в частной переписке? На интернет-форуме?

Чистильщиков глядел, не моргая. Глаза у «кожана» были, как две лужицы. Только без солнца. В серой глубине мерцал интерес: холодный, деловой.

— Я не в курсе. Посмотрю, вдруг найду что-нибудь…

— Если найдете, свяжитесь со мной. Вот моя визитка.

Визитку Золотарь сунул в карман, не читая.

— Кочарян! — заорали из окна второго этажа. — Прекратите физкультуру! Вам нельзя!

Качок в саду отмахнулся могучим кукишем.

— Кочарян! Я к кому обращаюсь!

Дамы, словно только и ждали гласа свыше, вцепились в упрямца — замедлив, а там и остановив марафон. Старшая бранилась, средняя убеждала, младшая рыдала. С достоинством качок перешел на шаг, еще раз ткнув кукишем в адрес окна. Словно из нагана выпалил.

В окне воцарилась тишина.

— Дурак, — неожиданно сказал Чистильщиков. — Нет, каков экземпляр… Всего доброго, Александр Игоревич. Вы идите, вас ждут в холле. Там, — он указал пальцем на третий этаж, — наверху, ваша жена.

— Бывшая, — машинально поправил Золотарь. — Мы в разводе.

И удивился, потому что Чистильщиков успел куда-то сгинуть.

За стеклянными дверями от регистратуры к нему метнулся капитан — юркий, будто хорек. Золотарь ни разу в жизни не видел хорька, тем более хорька в милицейской форме. Но не с крысой же сравнивать? Ментов он терпеть не мог с детства; вернее, с юности, когда его, ошалевшего от портвейна и свободы первокурсника, избил патруль в ночной Ялте.

Били просто так, от избытка сил. Даже задерживать не стали.

— Золотаренко? Это вы?

— Я.

— Капитан Заусенец, — хорек строго посмотрел на Золотаря, намекая, что шуточек не потерпит. — Я звонил вам насчет вашего сына.

В сравнении с басом Чистильщикова ломкий тенор Заусенца был жалок. Руки собеседнику капитан не подал. Зато все время поправлял кашне, выбивавшееся наружу из-под ворота казенной куртки. Белое, кашне напоминало флаг сдающегося гарнизона.

— Спасибо.

— По предварительной версии, ваш сын подвергся нападению хулиганов. Состояние стабильное, но…

— Я знаю. Черепно-мозговая травма, переломы обеих рук.

— Знаете? — неприятно моргая, заинтересовался капитан. — Откуда? Вы говорили с врачами?

— Нет. Я говорил с вашим сотрудником.

— Сотрудником?

— Ну да. Он позвонил мне первым. И встретил здесь, у входа.

— Он представился? Вы сможете его описать?

— Смогу, — гаденькое подозрение кольнуло в сердце. Вот так откровенничаешь с кем ни попадя, а потом выясняется, что продал родину и семью. — Рослый, в плаще. Судя по рукопожатию, очень силен физически. Глаза… Погодите! Он оставил мне визитку…

— Позвольте полюбопытствовать?

Старомодный оборот речи не вязался с внешностью капитана. Словно на гипсовом бедре «Девушки с веслом» вдруг обнаружилась авторская подпись: «François-Auguste-René Rodin».

— Вот…

Отобрав визитную карточку, хорек долго изучал ее. Золотарь смотрел капитану через плечо, благо тот был ниже на полголовы. «Чистильщиков Вадим Петрович. Отв. дир. АС „Авгикон“». Два телефона, факс. Е-мейл. Нам скрывать нечего, утверждала визитка. Мы — люди солидные. В директорах ходим. Звоните нам — мы на все руки мастера.

На все сломанные руки…

— Панин? — капитан извлек мобильник и набрал номер. — Это Заусенец. Слушай, Чистильщиков из ассенизаторов? Что? Ого… Да, тут так и написано: ответственный директор. А хрен его знает, за что он ответственный. За рафинированное дерьмо. Ладно, бывай.

Отключив связь, он внезапно улыбнулся:

— Не волнуйтесь вы так. Все в порядке. Этот ваш Чистильщик вне подозрений.

— Мой? — возмутился Золотарь. — Почему мой, когда он ваш?!

— Он не наш. Возьмите карточку. У меня к вам есть вопросы. Скажите, вашему сыну в последнее время никто не угрожал?

— Это ты во всем виноват.

— Перестань.

— Ты. Если бы у ребенка был нормальный отец!

— …то с улиц исчезли бы все подонки. И в темных «сквозняках» пели бы Окуджаву. Возьмемся за руки, друзья…

Бывшая заплакала. Оружие, против которого я был бессилен. В финале нашего совместного забега она часто обнажала этот меч. Казалось бы, мог привыкнуть. Семь лет после развода. Казалось бы, мог забыть. Ан нет, сразу чувствуешь себя виноватым.

Кто сына искалечил? — ты, Золотарь.

Вот такая логика.

Чтобы не брякнуть лишнего, я встал и отошел к окну. За спиной всхлипывали. В голливудовских фильмах больницы — райские кущи. Светлый коридор, деловитые медики, зеленые, приятные глазу халаты. И стеклянная дверь, сквозь которую видно кровать с пострадавшим. У нас иначе. Пахнет «столовским» борщом и хлоркой. У входа на этаж, за дряхлым столом, скучает жирная медсестра. Двери выкрашены белилами. Свинцовыми, как мерзость жизни.