Стивен Хант - Небесный суд

— Еще ни один план битвы не остался неизменным после столкновения с неприятелем, компатриот капитан. Времена изменились. Изменился и уговор.

— К черту вас и ваш уговор! — выкрикнул Бонфайр. — С какой стати ты, грязный хэмблин, собрался изменить уговор! Давай посмотрим, устроят ли тебя мои условия!

Из кулака гвардейца вырвался язык пламени. На мгновение фигура маршала осветилась призрачным светом. Ариндзе, взревев от боли, рухнул на пол и забился в конвульсиях. Флейр оттолкнул руку Бонфайра, направляя огонь к потолку, а самого гвардейца, несмотря на отчаянное сопротивление, подтащил к себе, подальше от квотершифтских офицеров.

— Посмотрим, захочет ли Тцлайлок со своим комитетом пересмотреть условия уговора, когда я оторву тебе голову и принесу ему в мешке, ты, подонок! — не унимался Бонфайр.

Ариндзе поднялся на ноги.

— Поднять руку на офицера Третьей Бригады — преступление, влекущее за собой смертный приговор, компатриот гвардеец!

— Я не состою в твоей армии. Я вообще больше не отношу себя к расе людей.

— Убейте его! — приказал Ариндзе.

Из-за спины маршала вышли два уорлдсингера из числа его свиты и, читая нараспев заклинания, обошли Бонфайра кругом. Гвардеец разразился хохотом, однако уже в следующее мгновение на лице его возникло выражение неподдельного ужаса. Его тело прямо на глазах начало собираться складками, словно кто-то решил невидимым прессом сделать его плоским как лист бумаги. На серебряном торке Бонфайра засветились огни, с каждым мигом делаясь все ярче и ярче, громко втягивая в себя воздух, отчего сам торк загудел и засвистел, словно закипающий чайник. Конечности гвардейца начали трещать и лопаться, как будто под тяжестью собственного веса. Кожа покрылась трещинами, из которых хлынула кровь лопнувших кровеносных сосудов. Бонфайр искривился, словно штопор, поддерживаемый в вертикальным положении невидимым полем, так как от мускулатуры остались уже одни лохмотья. Затем оба уорлдсингера перестали петь, и кровавая масса, в которую превратилось тело гвардейца, с омерзительным шлепком свалилась на плиты пола.

Флейр машинально потрогал торк у себя на шее.

— Нашим уорлдсингерам пришлось хорошенько попотеть, прежде чем им удалось снять магические замки с ваших маленьких ожерелий, — заявил маршал Ариндзе. — Насколько мне известно, на это ушло три года огромных, невероятных усилий. И еще два года на то, чтобы оставить их на месте, но нейтрализовать курок. Неужели вы и впрямь думаете, что мы потратили столько времени и сил лишь на то, чтобы такая непредсказуемая сила, как Особая Гвардия, не знала на себя управы? Мы не стали нейтрализовать замки, компатриот капитан, мы просто внесли в них кое-какие изменения.

Флейр в ужасе отшатнулся.

— Что я наделал! Что я наделал!

— Не переживайте, компатриот капитан, обещанная вам территория на юге никуда от вас не денется. Но только после того, как вы отправитесь сражаться за нее; после того, как вы возьмете ее с боем. Вот увидите, вам понравится сражаться в составе Третьей Бригады. Мы не такие лицемеры, как компатриот Тцлайлок и его Первый Комитет. Никто в Содружестве Общей Доли не будет становиться в очередь на переделку тел, как сейчас происходит на ваших фабриках. Мы гордимся собственными телами, и чем они крепче, тем лучше служат делу революции.

Ариндзе пробежал пальцами по груди майора Вилдрейка.

— Ваши гвардейцы по праву гордятся своими сверхъестественными способностями, и эти способности сослужат нам хорошую службу. Мы заложим город феев, чтобы вы плодились и размножались. В будущем ваши дети станут ударными частями революционных войск.

— Мы свободны, — произнес Флейр, словно, повторенные несколько раз, его слова станут истиной.

— Нет большей свободы, нежели верная служба своему обществу, — изрек Ариндзе. — За службу в рядах гвардии, за защиту правого дела полагается вознаграждение. Круговистские лицемеры нам не указ. Мы не вешаем наших солдат за то, что они насилуют женщин. Мы не вешаем их и тогда, когда они на вражеской территории воруют кур у крестьян. Мы поручаем сильным мужчинам делать то, что по плечу лишь сильным мужчинам, главное, мы делаем это во имя народа. Мы обязаны вселять ужас в сердца врагов, и потому дух наших бойцов должен быть столь же закален, как и сталь сабель, которые они держат в руках.

— Тебе, Флейр, сейчас нелегко, — произнес Вилдрейк. — Я сам шакалиец, кто, как не я, способен понять тебя. Но эти люди признают природу нашей расы. Они открыли мне глаза на принципы общества, показали, каким слабым и мягкотелым я стал, и насколько прогнила наша Шакалия.

— Порой, чтобы увидеть всю красоту нашего учения, лучше родиться не в Содружестве Общей Доли, а в другой стране, — заметил маршал Ариндзе. — А теперь, где король, которому не досталась корона? Я хочу сказать, где тот щенок?

— Алфей? — уточнил Флейр. — Зачем он вам понадобился?

— Лично мне он не нужен. В отличие от Тцлайлока.

— Принц Алфей помог революции свершиться, — произнес Флейр, едва сдерживая закипающий гнев. — Это благодаря его стараниям, когда вы вошли в Миддлстил, все нужные вам лица оказались на месте.

— Теперь компатриот Алфей послужит делу революции в очередной раз.

— Каким же образом? — поинтересовался капитан Флейр. Ариндзе подозвал к себе группу уорлдсингеров и солдат и распорядился обыскать дворец.

— Этот вопрос лучше задать председателю Тцлайлоку. Как я уже сказал, у ваших соотечественников немало странностей.

— Уговоры меняются, — пробормотал Флейр. Его глаза смотрели на уорлдсингеров в рядах квотершифтских солдат с нескрываемым омерзением. Странный мальчишка-фей, которого они тогда схватили, оказался прав. В конечном итоге они лишь поменяли одних хозяев на других.

Молли никогда не бегала так быстро — ни разу за всю свою жизнь. Даже такой неутомимый ходок как Слоустэк, и тот едва поспевал за ней. Ее ноги буквально гудели, это была боль, которую мог заглушить лишь бег из последних сил. Казалось, будто каждая частичка ее крови закипала от близости к Гексмашине. И чем ближе она к ней подходила, тем сильнее менялось ее тело. Теперь Молли ощущала боль всей земли. Города и туннели чимеков были сродни шрамам старой зарубцевавшейся раны, гравированные кристаллы, что давали свет их городам, — сродни пиявкам, присосавшимся к источнику мировой энергии. Под землей силовые линии стали венами, по которым она струилась в колоссальном количестве. Скальная порода и магма кипели крошечными формами жизни — истечениями земли; ее мировой груз — душой земли. Ее дыхание, ее вздохи — все осквернено грубыми манипуляциями, которые древние боги осуществляли, проникая сквозь дыры реальности.