Джон Адамс - Апокалипсис

Ему было шестьдесят пять, и годы хищно обглодали его тело. Упругая плоть юности стала рыхлой и обвисшей. Глаза, запавшие в глазницах, походили на две потускневшие блесны. Ему было шестьдесят пять, и его давно поседевшие волосы обрамляли белым гало загорелое лицо, цвет которого напоминал почерневшую от времени седельную кожу. Свое затянувшееся существование он воспринимал как чудо, потому что ранние годы жизни ничуть не подготовили его к нынешним условиям. Тем не менее он научился сражаться, убивать и убегать, освоив все то, что было необходимо после гибели города. Впрочем, теперь дни уже не казались ему такими отвратительными и отчаянными, как в недалеком прошлом. Он уже почти не боялся, что умрет от голода, хотя в прежние, самые плохие времена ему, как и многим другим, приходилось питаться человечиной.

Его звали Парнелл, и он, несмотря на лишения, продолжал влачить свое существование.

Солнце быстро спускалось к горизонту. Он решил отправиться домой, не дожидаясь полной темноты. Поворачивая голову, Парнелл вдруг уловил краем глаза тусклый металлический блеск. Он пригнулся к куче щебня и высвободил из-под мелких камней молот. Старик взвесил его в руках и для пробы взмахнул им пару раз, оценивая находку. Очень скоро ему пришлось опустить кувалду на землю руки начали дрожать от непривычного напряжения. Но это было не важно: Парнелл знал, что со временем найденный инструмент поможет ему осуществить мечту, которую он вынашивал уже целых три недели. Старик осторожно привязал молот к поясу и торопливо зашагал домой.

Когда темнота стала почти полной, он добрался до каменного коттеджа, огороженного густыми джунглями неухоженного сада. Войдя в гостиную, он зажег несколько чадивших свечей. Болезненно дрожащий тусклый свет заполнил помещение. Парнелл запер дверь на замок и засов и, обеспечив таким образом безопасность, уселся наконец перед фортепьяно, чей корпус был основательно источен шашелем. Вздохнув, он опустил пальцы на пожелтевшие, потрескавшиеся клавиши, и, когда зазвучали тусклые, ломающиеся звуки, на него накатила привычная печаль. Наверняка в свои лучшие дни это фортепьяно верно служило своему хозяину. Но время не пощадило его. Так что даже если бы Парнелл не опасался привлечь внимание бродяг, шнырявших в темноте снаружи, игра на таком инструменте принесла бы ему больше огорчения, чем удовольствия.

Когда-то музыка царила в его жизни. А теперь он только и делал, что унимал голодное урчание в пустом желудке. Вспомнив о главном событии дня, он взглянул на молот, найденный им среди щебня. Но надежды и сладкие грезы могут подождать. Парнелл должен освежевать убитых крыс. Завтра ему предстоит пойти к Барыжнице.

Барыжница и ее супруг жили в старом трамвайном парке среди сотен одряхлевших вагонов. Почему они избрали для себя такое место? Это оставалось загадкой для всех, кто пользовался их услугами. Однако Барыжница именно здесь открыла свой магазин. Прилавок торговки располагался в единственном трамвае, оставшемся стоять на рельсах в нескольких метрах от ворот. Его краска облупилась, но на боках все еще можно было прочесть умилительные рекламные объявления минувшего века. И если снаружи трамвай предлагал забытые товары и продукты, то внутри Барыжница торговала всяким хламом, ставшим роскошью для умирающего мира. Ассортимент, разложенный на деревянных сиденьях или подвешенный к поручням под потолком, состоял из консервов в банках с колечками для открывания, самодельных сальных свечей, подозрительных на вид и выращенных неизвестно где овощей, потемневших тушек крыс, котов, собак и кроликов, пластиковых ложек, бутылок и плащей из крысиной кожи. Также здесь присутствовали различные предметы, найденные в развалинах давно разграбленных домов и магазинов.

Барыжница, пожилая чернокожая женщина с безобразным телом и отвратительным лицом, издала довольное гоготанье, увидев Парнелла, бредущего к ее трамваю сквозь серебристый туман морозного утра. Она пережила годы кризиса лучше многих мужчин. Потирая руки с сухим шелестом, она приветствовала Парнелла косым взглядом тусклых водянистых глаз.

— У меня есть две свежие крысы, я убил их вчера, — произнес он без колебаний.

— Я дам тебе за них очень хороший товар, мистер Пианист, — сказала Барыжница.

— Тогда это будет первый такой случай за время нашего знакомства. Что ты предлагаешь?

— Настоящее алмазное кольцо! Двадцать четыре карата в золотой оправе. Смотри!

Она показала ему драгоценный камень. Парнелл даже не удосужился улыбнуться в ответ на ее шутку.

— Вечно ты со своими насмешками. Лучше дай мне еды.

Она ощерилась в беззубой ухмылке и предложила ему две морковины и кочан капусты. Кивнув, он отдал ей освежеванные тушки, уложил провиант в сумку и повернулся, чтобы уйти. Но Барыжница, увидев кувалду на его боку, остановила Парнелла криком:

— Эй, Пианист! Мне нравится твой молоток! Я дам тебе за него хороший плащ из меха настоящих кроликов!

Он взглянул на торговку и увидел, что на этот раз она не смеется над ним.

— Когда я закончу одно дело, то, возможно, продам тебе его. Короче, поживем — увидим.

Похоже, ответ Парнелла понравился Барыжнице. Она усмехнулась и вновь остановила его визгливым криком:

— Эй, Пианист, ты слышал о старом Эдмондсе? Эти вандалы прикончили его. Они пришли и сожгли дом с книгами, где жил Эдмондс!

Парнелл едва не задохнулся.

— Что? Они сожгли библиотеку?

— Вот-вот!

— О боже!

Долгую минуту он топтался на месте, пока Барыжница с усмешкой наблюдала за ним. Затем, не в силах больше говорить, Парнелл обиженно махнул рукой и вышел из вагона.

Носить с собой кувалду было неудобно. Если он просовывал металлический боек за пояс, то деревянная рукоятка била его по ноге при каждом шаге. А когда нес инструмент в руке, мышцы начинали болеть уже после нескольких минут, и ему требовался отдых. Парнелл знал, что становился старым. Это скольжение к смерти обретало все большую крутизну, и он постоянно чувствовал, что конец теперь не столь далек, как прежде.

Медленными переходами он добрался до сердца города, пульс которого остановился годы назад. Он проходил мимо ржавых остовов машин, вдоль занесенных пылью трамвайных путей, по улицам с рядами разрушенных зданий. Истерзанные легкие города давным-давно испустили последний вздох: его дымовые трубы обрушились, разбросав по мостовым осколки кирпичей.

В конце концов он оказался на площади перед заколоченными и забаррикадированными дверьми мэрии. Вход с колоннадой был наполовину погребен в высоких кучах щебня. Даже если бы Парнелл был в состоянии выломать дверные запоры, ему прежде пришлось бы разгрести горы мусора, завалившие вход в здание. Но подобные свершения были ему явно не по силам. К счастью, у боковой стены на тротуаре стоял остов грузовика, уткнувшегося носом в дерево, ветви которого оплели кабину.