Наталья Егорова - Седьмое небо

Надо же было догадаться назвать его Агеем!

Ну что это за имя, в самом деле: будто споткнулся и язык прикусил. В детстве мальчишки из соседнего жилблока кричали: "Поди, Агей, навешаю люлей!" Что такое "люли" Агей не знал, но, судя по восторженной злобе на физиономиях, лучше было не уточнять.

Имя, конечно, можно сменить; в лучшие месяцы он запросто наскрёб бы на оплату налога. Но с годами эта неприязнь стала маленьким внутренним ритуалом, привычным, как поношенные штаны, и даже доставляла Агею определенное мазохистское удовольствие.

Тем более, что и окружающим их имена, как правило, не очень подходили.

Это вошло в привычку: недоверчиво пробовать новое слово на вкус, а потом примерять его к обозначаемой вещи. Слово "харт", например, было крепким и надёжным, пусть даже в новостях пугали, что Японский харт отхватил почти половину Бурятского, а границы Московского харта сами по себе перемещаются в направлении Восточноевропейского - на два миллиметра в неделю.

Слово "пелена" было душным и серым. Агей так и представлял ее мысленно - непроницаемым серым туманом. Хотя прекрасно знал, что противобактериальный слой ярко-зеленый, а противохимический - жёлтый, как белковый порошок. А у нижнего, рекламного, своего цвета не было вообще: на нём транслировалось непрерывное видео.

Вот слово "чебуречная" с вывески понравилось ему сразу: в этом имени было шкворчание горячего масла, запах неведомых пищевых добавок (потом он узнал, что они называются "специи" - кисло-острое слово) и спокойная устойчивость.

Он зашёл и спросил, нет ли работы.

Вообще-то, по профессии Агей был мойщик окон в небоскрёбах. Автоматические устройства начинали глючить уже на высоте этажей в 15: складывали присоски и валились вниз. Говорили, всё дело в конфликте протоколов. Зато живые мойщики на спор забирались выше бактериального слоя пелены, в защитных комбезах, конечно.

Агей не решался, хотя над инфослоем ползал частенько. Обратная сторона рекламных фильмов выглядела стёртой, как изнанка пёстрой ткани. Над головой висел глянцевый энергетический слой; Агей не любил смотреть отсюда вверх: ему казалось, что мир перевернулся вверх тормашками, и бесконечная лужа поглотила всё и вся.

Но профессия мойщика отмирала по мере того, как разрушали небоскрёбы, выходящие за границу шестого слоя. Новые дома строили не слишком высокими, зато уходящими на много этажей вглубь: человечество забиралось под землю, оставляя высоту в распоряжении пелены.

Так отчего бы бывшему мойщику не забросить в шкаф присоски и не перебраться к сковородкам?

Хозяина чебуречной звали Ричард. Имя было крупное, жёсткое, и совсем не подходило толстой круглой роже, где всего было мало: маленькие глазки, маленький сморщенный рот, круглый нос, зажатый в щеках. Подбородка не было вовсе: он терялся в складках шеи.

Зато Ричард умел читать текст.

Он и Агею показывал тонкий лист пластика, весь покрытый хвостатыми закорючками. На агеев взгляд, все они были одинаковыми, как окна небоскрёба, и извлечь хоть какой-то смысл из их орнамента было сложнее, чем взломать защиту банка.

А Ричард запросто читал, водя толстым пальцем вдоль рядов. Он говорил: давно, еще до договора хартов, на улицах стояли специальные автоматы, куда можно было сунуть такой лист. Старые закорючки на нем стирались, зато печатались новые. Это называлось "газета" (неуютное ломкое слово).

Агей подумал, что глупо тратить столько времени на разбирание букв, да еще и искать в них то, что нужно, когда любой инфоблок моментально произнесёт любую информацию по запросу.

Правда, про чебуреки инфоблок ничего не нашёл. А Ричард - в своей древней газете - нашёл целых три рецепта. Впрочем, он и инфоблок не слушал, как все нормальные люди, а переписывал нужное на планшетку. Текстом.

Огромный, занимающий всю кухоньку, толстяк был на удивление ловок. Его пухлые пальцы проворно месили тесто, раскатывали в тонкие лепёшки, размешивали начинку из клонированной свинины или хлорелловой говядины с ошмётками зелёной травы ("Настоящую кинзу, Агей, растят только в Дальневосточном харте"). Они безостановочно копошились, как бледные червяки, и поначалу Агей прилипал взглядом к этим пальцам, впадая почти в транс, так что едва не пригорала забытая сковорода.

Жарщик? Жаровник? Жарочник? Как ни назови, в этом слове слышалось потрескивание раскалённого масла, виделись истекающие соком благоухающие приправами чебуреки, чувствовалась тяжесть горячей тарелки в руках.

Агей целыми днями метался между плитой и зальчиком: разносил тарелки, улыбался посетителям, переворачивал жарящиеся чебуреки, заговорщицки шептал завсегдатаям, что "сегодня потрясающе удались печёночные". Ричард платил щедро, кормил от пуза, и хотя официально на работу не оформлял, но кому оно нужно нынче, официальное оформление?

К исходу второго месяца у Агея даже физиономия слегка округлилась, а из глаз исчез диковатый голодный блеск.

Ему нравилось вечное мельтешение в маленьком зале. Люди приносили в чебуречную обрывки разговоров, оттенки запахов, случайные обломки чужих жизней. Агей видел, как ссорились парочки юнцов, как торопливо жевали ночные рабочие с ввалившимися глазами. Иногда заходили и мойщики, эти выглядели тревожными. Как солидный тип в плаще-невидимке нанимался на работу черноглазому оборванцу - то ли вору, то ли пушеру. Как рыдала в тарелку девица с раскрашенным лицом, похожая на заблудившуюся фарфоровую куклу. И как однажды человек разглядывал голограмму с небом.

Он зашёл в чебуречную утром, когда зальчик пустовал. Ричард, вопреки обыкновению, сам вышел обслужить гостя и долго о чём-то шептался с ним; пару раз услышалось новое слово "яхта" - вальяжное и надменное, как особняк миллионера.

Агей же украдкой разглядывал куртку посетителя: анимированная голография на ткани стоила немалых денег. С рукавов скалились многоголовые драконы, похожие на пёстрых червяков, на спине махали крыльями недокормленного вида грифоны, а с воротника свисала шипастая ветка - с багровых цветков капала голографическая кровь.

Глупость какая, переводить дорогую ткань на дешёвые картинки. Агею бы такую куртку, он бы заказал по воротнику клубящиеся облака, как в сериале "Человек грозы", а по низу - высокую сытую траву оттенка кинзы. И ещё попросил бы деревья - такие же, как на площади, только без стеклянных колпаков. И чтобы птицы летали, настоящие толстые синицы с синей полоской вдоль пуза, каких он видел в информаторе.

Вынося очередные тарелки, он обогнул незнакомца. Тот жевал чебурек, уставившись куда-то в стык дальней стены и потолка, и челюсти его двигались так медленно, что, должно быть, всё масло давно застыло в жирные хлопья.