Ант Скаландис - Катализ

— Шестеро?! — вытаращился Брусилов.

— Именно шестеро, — из-за стола поднялся Уайтстоун и раскланялся во все стороны. — Но, дамы и господа, товарищи, братья мои, я тоже совершенно не представляю, как это получилось. Я, правда, родился точно в день и час появления на Земле Апельсина. Но ведь не один же я такой. Разве только мое рождение совпало с прибытием Апельсина до секунды…

— Ой, Андрюшка, что это? — спросила Катя, кутаясь в пушистую белую шубку и показывая мохнатой варежкой в сторону горизонта. — Северное сияние?

— Нет, — сказал Черный, — это рассвет. Начинается день.

Они стояли на пирсе, студеные валы прибивали к берегу ледяную кашицу, а вдалеке, над торосами занималось яркое зарево. Слева от них мягко ткнул носом в бетон обшарпанный «башмак» старика Билла. Рыжий капитан в расстегнутом бушлате вышел на палубу, потянулся, выбил о перила фальшборта трубку и, набив, раскурил ее заново. Из кармана у него торчало горлышко бутылки, заткнутое газетой.

— Привет, Билл, — сказал Черный. — Знакомься: это Катрин.

— Привет, — отозвался Билл, почтительно склонив голову и представился: — Уильям Нурвик.

— Ух ты! — сказал Черный.

Билл отхлебнул из своей квадратной бутылки и предложил:

— Хотите?

— Давай, — согласился Черный, забираясь вместе с Катрин на борт «башмака». — Скоро пить бросаю.

— Да ну?!

— Точно. А вот ты, Билл, скажи, мечтал когда-нибудь стать бессмертным?

— Аск!

— Значит, будешь.

Старик Билл щурился от дыма и добродушно улыбался.

— Не веришь, — сказал Черный, передавая бутылку Кате. — А между прочим, Угрюмов сказал. На полном серьезе, по Интервидению. Вот только что.

— Иди ты! — сказал Билл.

— Точно, — подтвердил Черный. — Сидней Конрад искусственный оранжит сделал. Так что мы все теперь волшебники. Понял? А у тебя отличный бренди, Билл!

— Так значит, за здоровье старины Сида?

— И за твое здоровье, капитан! Кстати, а почему ты не вакцинирован?

— Я вакцинирован, — пояснил Билл, — но в возрасте шестидесяти одного года. Я, ребятки, выходец из зеленых. От зеленой партии к зеленому змию, — улыбнулся он.

А Черный подумал и не стал спрашивать, сколько же Биллу теперь лет.

Пресс-конференция в кабинете Кротова продолжалась. Журналисты наладили прямую связь со зрителями, и вопросы сыпались самые разные, в том числе и совсем глупые.

— А трупы воскрешать можно будет?

— Какой вы труп хотите воскресить, этот, что ли? — вопросом на вопрос отвечал Конрад, показывая на мертвого председателя.

А Угрюмов отвечал серьезно:

— Помилуйте, господа, это же проблема проблем! А искусственный оранжит получен только сегодня.

— Вопрос Брусилову: что вы чувствуете сейчас?

— Облегчение. Огромное облегчение. Как будто я нес на Голгофу крест, долго нес, утомительно долго, а потом споткнулся и уронил его, и крест упал куда-то в глубокое ущелье и раскололся, наверно, не достать его теперь, и вроде обидно, все-таки мой крест, а с другой стороны – так легко! Вот и отдохну теперь. По-настоящему отдохну. Наконец-то.

— Эй! — шепнул Женька, — тыкая Черного в бок. — Смотри.

Катя тоже оторвалась от книги и подняла голову.

Со стороны Пушкинской площади подошли пятеро юнцов с ног до головы в черной коже и со сверкающими на солнце большими металлическими буквами "К" на груди.

— Подонки, — тихо проговорил Черный. — Откуда только берутся такие?

— От сырости, — грустно пошутил Женька и добавил: — Где бы сушилку найти? Надежную и вполне безопасную.

— Ребята, — строго сказала Катрин, — только не драться.

А кротовцы, похохатывая, приблизились к памятнику – самих полярников, сидящих в стороне, они не замечали – и вдруг с громким гиканьем принялись обшвыривать бронзовые фигуры яйцами, должно быть, тухлыми, и еще какой-то липкой гадостью в пакетиках.

— Весело им, — сказал Черный.

— Да-а уж, — протянул Женька, нервно обшаривая карманы.

— Не вмешивайтесь, ребята, ради Бога, не трогайте вы этих дураков, — твердила Катя, уже понимая, что остановить ей никого не удастся.

У одного из юнцов обнаружилась в руках странная увесистая штука, и непонятная еще ассоциация вдруг больно кольнула Женьку. А тот, размахивая своей штуковиной, прыгал вокруг памятника и ухал, как обезьяна. И Женька вспомнил. И в тот же самый момент юный кротовец поднял оружие – да, это было оружие, это был арбалет! — и выстрелил.

Короткая тяжелая стрела ударила в бронзовый висок стоящего на постаменте Любомира, заляпанного яичной скорлупой и гнусными потеками…

— А ну-ка, сволочи, вон отсюда! — бросился Женька к резвящимся юнцам.

И Черный вскочил за ним следом.

— Вы у меня языком будете вылизывать этот памятник, подонки! — кричал Женька. — Слышите?! Считаю до трех.

Кротовцы было решили драпать, но их неформальный лидер, тот, что стрелял – он был постарше и покрупней – сделал им знак стоять, мол, кого вы испугались, товарищи, их же всего двое и баба. И эти мальчишки в черной коже с блестящими буквами, дрожа от страха и злости, и от сладостного предчувствия настоящей драки – с самим Евтушенским, с самим Черным! — стояли, расставив полусогнутые ноги, растопырив пальцы рук, приоткрыв от напряжения рты, и ждали.

— Раз, — сказал Женька, обращаясь уже персонально к их главному и делая шаг в его сторону.

— Два, — сказал он, подойдя почти вплотную.

— Три!!! — завопил кротовец и с неожиданной ловкостью и силой ударил Женьку арбалетом по голове.

И когда Женька упал, те четверо рассыпались, как горох. Только их лидер замешкался на мгновение, и Черный обрушился на него одного… С размаху, ногой в живот, и пониже, и еще раз, и еще…

— Я тебя, гада, на всю твою поганую жизнь в тюрьму запихаю! — шипел он над скорчившимся телом.

А Катя сидела возле Женьки на коленях и расстегивала ему воротник рубашки.

— Он жив, Андрей, — выдохнула она. — Врача! Скорее!

Черный бросился к улице и в этот момент Женька прохрипел:

— Все равно завтра буду в Норде.

— Перестань, глупый, не говори сейчас ничего.

— Ерунда, — улыбнулся Женька через силу. — Ну, как тебе мой безумный поступок?

— Молчи, молчи, — повторяла Катя.

Вернулся Черный.

— Спокойно, Жека. Сейчас будет врач.

— Ты скажи ему, — попросил Женька, — что мне умирать нельзя. Понимаешь, никак нельзя. Если умру, Брусилов их всех передавит. Собственными руками передавит. А они же еще дети, придурки…

— Что ты несешь, Жека? — строго сказал Черный. — Да тебя любой фельдшер вылечит. И мы с тобой еще бессмертными станем. Ты же сам всегда говорил: за семьдесят-восемьдесят лет, что нам отпущены, неужели не откроют секрет вечной жизни?