Ант Скаландис - Катализ

— Поставь чайник.

Действительно, поужинать было необходимо.

На кухне я завозился, а когда вернулся обратно, Ленка сидела на диване вроде бы все в той же позе, но из руки в руку пересыпала сверкающие желтые монетки.

«Двушек что ли нашлепала для телефона?» – мелькнула дурацкая мысль. Но это были не двушки. Это были александровские золотые полуимпериалы.

— Во, дурак! — не удержался я и хлопнул себя ладонью по лбу.

Ленка улыбнулась. А мне было обидно: такую возможность упустил. Сорил какими-то фальшивыми червонцами с одним номером, в то время как мог в буквальном смысле озолотить ее при встрече.

Полуимпериал был жемчужиной моей коллекции. Не то чтобы он считался какой-то нумизматической редкостью, для настоящих собирателей это был довольно заурядный экземпляр, но, доставшийся мне от деда, переживший революции, войны, чудом уцелевший в эпоху торгсинов, избежавший продажи на всех этапах подорожания золота, он стоил теперь больше, чем все мои остальные монеты, вместе взятые, и служил для меня предметом гордости.

— Дай-ка, — сказал я Ленке.

И швырнул горсть в сибр. Потом еще и еще раз. Когда монет стало совсем много, я набил им экспокамеру до отказа, и из гивера потек золотой ручей. Новые порции вытесняли предыдущие, воронка со свистом втягивала воздух, а я все жал и жал на кнопку «РАБОТА». И не только стол, но и пол вокруг уже был завален сверкающими желтыми кругляшками. Потом, дурачась, мы сыпали ими друг друга, и топтали их, и возились на полу, сгребая монеты в кучи и вновь расшвыривая их по комнате, по прихожей, по кухне, и я снова давил на кнопку, и монеты звенели, падая на пол, и мы катались по этому золотому ковру, резвились, смеялись и не могли остановиться и штамповали желтые кружочки еще и еще, и звонкий, золотой, солнечным блеском сияющий дождь не кончался…

Потом надоело. Все это было в общем ужасно глупо. Мы топтали не золото – мы топтали уже его труп. Мы праздновали победу над страшным идолом, но это была не наша победа. Всесильное золото убил Апельсин. Одним точным выстрелом. А впрочем, не я ли ставил ему прицел? И я считал себя вправе гордиться этой победой. «Никогда, — думал я, — никогда больше не будут люди гибнуть за металл». Было ли это действительно важно – не знаю. Но, черт возьми, почувствовал вдруг свободу от пресловутого денежного мешка – это было прекрасно!

Еще несколько дней потом мы находили по всей квартире закатившиеся куда-нибудь маленькие тяжелые полуимпериалы. Но основную массу собрали в углу и пользовались ею в дальнейшем как сырье для копий, совмещая при этом приятное с полезным. Высокая плотность благородного металла давала удобство, а сознание власти над тем, что так долго и безраздельно властвовало людьми, дарило ни с чем не сравнимое удовольствие.

Легли мы далеко за полночь. И только теперь, когда мне в глаза полыхнули белые, словно светильники молочного стекла, Ленкины груди и такая же, слепящая белизною полоска от трусиков на золотисто-рыжем загорелом теле, я вспомнил, как я соскучился без моей Малышки, как не хватало мне все это время ее прекрасного тела, его нежности и теплоты, а потом оказалось, что Ленка соскучилась по мне еще больше, и мы, как всегда, не гасили свет, и мой, ставший на БАМе шоколадным, торс смешно контрастировал с бледными ногами, и были усыпанные неубранным золотом белоснежные простыни и аппетитная, темная, поджаристая плоть с прилипшими звездочками монет.

А на следующий день мы сделали два крупных открытия.

Первое явилось результатом эксперимента по вскрытию сибра на предмет выяснения его устройства. Я догадывался, что не пойму механизм его действия, но то, что нам довелось увидеть, превзошло всякие ожидания.

Вначале я решил распилить сибр пополам обыкновенной ножовкой. Металл (похоже, это был какой-то сплав) оказался удивительно твердым, ножовка вгрызалась в него лениво и тупилась на глазах. Ленка минут пять наблюдала, как я усердствую, потом начала смеяться. Я оскорбился:

— Сама попробуй.

— Виктор, — выдохнула она сквозь смех, — прекрати.

— Что прекратить?

— Прекрати его пилить.

— Это еще почему?

Но на всякий случай я остановился.

— Эх ты, инженер будущий! — Ленка продолжала смеяться. — Ты же как та старушка, которой предложили сесть в машину, а она говорит: «Рада бы, голубчик, да некогда – идти надо».

Несколько секунд я напряженно размышлял, а потом сразу все понял. Ведь сибр, помимо всего прочего, это еще и универсальный резак, располагающий причем как бы двумя ножами: опасным – воронкой питания и безопасным – экспокамерой, режущим не сам предмет, а только его копию. От греха подальше, мы решили использовать второй вариант и сделали разрез аппарата по линии кнопок.

Само появление сибров не поразило меня так, как поразило их устройство. Дело в том, что у них не было устройства. Весь внутренний объем заполняла та самая апельсиновая масса, а выходы кнопок представляли собой просто металлические конусы, погруженные в эту массу. И была еще полость для переработанного сырья, отделенная от основного объема тонкой металлической стенкой, а от гивера, который она охватывала полностью – оболочкой из черного материала, похожего на пластик. Из такого же материала выполнена была и воронка питания и внутренняя поверхность экспокамеры. А поскольку в этом сибропластике, как мы его окрестили, нигде не обнаружилось ни одного отверстия, стало ясно, что он, в отличие от металла, проницаем для зеромассы.

Мы сидели и боялись шевельнуться. Невероятная до абсурда простота устройства сибра ошеломила нас.

Ленка первая решилась произнести то, что еще не вполне определенно, но уже навязчиво вертелось в мыслях у нас обоих.

— Витька, он живой!

То же самое подумал я тогда, в лесу, про Апельсин. собственно, это и был Апельсин, только забравшийся в металлический корпус, спрятавшийся в удобную для восприятия оболочку. И все чудеса совершал он, мое же изобретение ограничивалось дизайном – ведь вся многокнопочная автоматика оказалась в общем почти бутафорией. В зависимости от пожеланий трудящихся Апельсин легко мог обратиться волшебной палочкой, рогом изобилия, золотой рыбкой или, наконец, просто скромным химическим реактором величиной с дом. Но он обернулся сибром.

Признаться, первым желанием, когда мы вскрыли сибр, было у меня вновь коснуться апельсиновой массы, убедиться, что она такая же теплая и упругая, и я уже протянул руку, но замер, остановленный Ленкиным шепотом: «Витька, он живой!» А если живой, имею ли я право трогать его? Я смотрел на оранжевую, ровную, чуть прозрачную поверхность и поеживался, словно по спине у меня вновь, как тогда в лесу, побежали холодные струйки. А в голове стучало еще одно внезапно вспомнившееся слово контакт. И от него бросало в озноб. Да, я, конечно, понимал, что сибры сварганил для меня некто. Но он был и пропал, этот оранжевый шарик, и я перестал о нем думать. Видимо, человеческий мозг подсознательно отбрасывает то, чего не в силах понять. А вполне земная, вполне человеческая игрушка – сибр – была куда как интереснее. И вот теперь оказалось, что сибр и Апельсин – одно и то же.