Тед Уильямс - Море серебрянного света

– Которые приводят к разводу.

– А, вот что тебя пугает? О, моя сладкая, не воспринимай это всерьез. Это просто спор. – Но голос мамы прозвучал странно и хрипло, и она не сказала: "Папочка и я никогда не разведемся." Кристабель уткнулась головой в нее, отчаянно желая никогда больше не хотеть пить.

Они все еще говорили в другой комнате, хотя намного тише. Кристабель лежала в своей кровати, стоявшей напротив кровати мальчика Чо-Чо, который зарылся в одеяла, как какая-нибудь египетская мумия. Кристабель старалась дышать медленно, как ее учила мама, но никак не могла перестать думать о том, что только что произошло и ее вздохи больше походили на всхлипы.

– Заткнись, mu'chita (* девчонка, исп. жаргон), – внезапно сказал Чо-Чо приглушенным голосом – у него на лице лежала подушка. – Люди пытаются уснуть.

Она не обратила на него внимания. Что он может знать? У него нет ни мамочки ни папочки, которые постоянно спорят и хотят развестись. Не его вина, что все такие злые, как и она. Хотя ей было очень больно, она слегка приободрилась.

– Чегой-то там разбилось, – сказал Чо-Чо и скатился с кровати, взяв с собой все свои одеяла, так что матрас, покрытый простыней, внезапно стал голым и белым, как мороженное-сэндвич со срезанной верхушкой. – Невозможно спать. Мierda (* дерьмо, исп). – Он сбросил с себя все одеяла, остался в трусах и майке, и отправился в ванну.

– Куда ты идешь? Не ходи туда.

Он даже не посмотрел на нее и не закрыл дверь. Кристабель зарылась под одеяло, когда он начал писать. Потом из туалета послышался шум воды, и какое-то время было тихо. Когда она высунула голову из-под одеяла, он сидел на кровати и глядел на нее большими темными глазами.

– Эй, да ты боисся, что какое-нибудь чудовище тебя съест? Трусиха!

Кристабель уже встречалась настоящим чудовищем, улыбающимся человеком в комнате отеля, с глазами-гвоздями. Нечего и отвечать этому глупому мальчишке.

– Прости спи, – сказал он, немного помолчав. – Не о чем беспокоиться.

Это была чудовишная ложь, и она не смогла удержаться. – Ты ничего не знаешь!

– Я знаю, что ничего не случаается с маленькими ricas (* богатеями, исп), вроде тебя. – Он глядел на нее, глупо усмехаясь, но счастливым не выглядел. – И чо может случиться? Хочешь, я скажу тебе, чо будет со мной? Когда все кончится, ты опять поедешь в свой папамама дом, а маленький Чо-Чо отправится в лагерь. Секи, твой папуля приятный мужик. Los otros (* другие, исп) мужики могли бы просто пристрелить меня.

– Что за лагерь? – Это звучало не слишком плохо. Офелия, подруга Кристабель, была в лагере "Синяя птица", они там рисовали, ели сэндвичи и конфеты-маршмеллоу.

Чо-Чо махнул рукой. – Кросс Сити, они сунули туда моего tio (* дядю, исп). Заставили копать, носить и все такое. А хлеб с маленькими bichos (* насекомые, исп) внутри.

Кристабель закрыла рот ладошкой. – Ты сказал плохое слово.

– Что? – Он на секунду задумался, потом улыбнулся, показав отсутствующие зубы. – Бичос? Это значит жуки. – Он опять улыбнулся. – А ты подумала, что я сказал "блядос", а?

Она выдохнула. – Ты только что так сказал!

Мальчишка скользнул в кровать и уставился в потолок. Из-под подушки торчал только его нос. – Скажу тебе, вот, и не гляди на меня. Как только выпадут карты, Чо-Чо сделает ноги.

– Ты ... ты собираешься сбежать? Мистер Селларс, ты ему нужен! – Она не могла понять, это казалось чем-то злым, о чем им рассказывали в церкви, но не в воскресной школе, а в большой комнате с лавками и стеклянными окнами, на которых был изображен Христос. Сбежать от бедного старика?

И ее мама тоже огорчится , сообразила Кристабель. Хотя мамочка громко жаловалась, но, похоже, ей нравилось купать Чо-Чо, заставлять его носить чистую одежду и подкладывать дополнительные куски еды.

Мальчишка что-то забормотал, едва слышно – быть может опять засмеялся. – Я то думал, что здесь делают efectivo (* наличные деньги, исп), хорошие деньги, а оказалось, что кучка чокнутых пытается спасти мир, как фильме про шпионов, mierda . Малыш Чо-Чо, скоро сделает... большие... ноги.

Больше он ничего не сказал. Кристабель могла только лежать в кровати напротив него, пытаться услышать то, что тихо говорили родители, и думать, почему мир стал таким странным.

* * *

ОНА нарисовала молочным порошком на крышке стола столько египетских иероглифов, что хватило бы на диетическое издание "Книги Мертвых". Она столько раз слышала тихое шипение и жужжание, когда дорогая кровать для комы сама изменяла свое положение, что ей уже хотелось выть. Тысячи каналов сетевых шоу, и ни один из них не заинтересовал ее.

Дульси знала, она должна лечь и отдохнуть, но была уверена, что заснуть не сумеет. Она вынула легкий плащ и настроила цифровой замок на двери. Когда он звякнул, она заколебалась, вернулась обратно и взяла револьвер из потайного места в кофейном шкафчике.

Была почти полночь, и бугристые улицы Редферна светились от только что прошедшего дождя, хотя как раз сейчас на небе не было ни облачка. Шумная группа людей вывалилась из похоронного бюро недалеко от нее, главным образом белые подростки и азиатские дети, одетые в мешковатые черные плащи; их лица закрывали арабские капюшоны. Она оказалась позади самой большой группы; их голоса бились о фасады зданий, как возбужденный писк стаи летучих мышей. Казалось, что они кричат друг на друга на каком-то туземном диалекте. Дульси помнила времена, когда она могла стоять на улицах Сохо или Гринвич-Виллиджа рядом с группкой молодых людей вроде этих, давая глубокий социальный анализ каждого слова, каждого предмета одежды и каждой позы. А сейчас она даже не могла вспомнить, это под-под-группа Грязные Фермеры или Нет-Сидру, или какая-нибудь другая, за исключением того, что все они любили органические галлюциногены, громкую медленную музыку и искусственное отбеливание кожи.

Все это кажется важным когда ты молод , подумала она. Показать всем, кого ты знаешь, кто ты такой. А в настоящей жизни людям вполне достаточно было бы иметь уникальный личный номер, как у симов из ВР, и вместо того, чтобы пускаться во все тяжкие, рискуя получить кнутом по коже или клеймо на рожу, продемонстрировать маленькое сообщение: " Я люблю кошек и садомазо, не слушаю никакую музыку старше полугода, и папа наказывает меня за то, что у меня слишком много подкожных имплантантов ."

Или, в моем случае "Мама наказывает меня за то, что я превратила свою жизнь в нечто такое, о чем ей лучше не знать." Имеет смысл, а?

Я в депрессии , поняла она. Ей не удалось соблазнить Дреда, то ли из-за плохого выбора времени, то ли из-за чего-то там еще, и упущенное мгновение внезапно превратилось в длинный кошмарный перечень того, что она должна была сделать или, наоборот, не должна. На самом деле, хотя ей и нравилось играть по его правилам – прыжок вперед, эмоционально и боязливо, легкая ласка, потом опять назад – такое слишком долгое ухаживание ей уже изрядно надоело. Быть может то, что она не любит его, начинает перевешивать все остальное.