Мерси Шелли - Лишние детали (сборник)

Потом носик ее сморщился, и я затаил дыхание: сейчас заплачет. Но плакать она и не думала. Наоборот, усмехнулась и сказала то ли орхидее, то ли камню, то ли самой себе:

– Вот и хорошо! Теперь мне не придется переписывать эти дурацкие названия. Скажу, что у меня разбились очки! Это ведь честно, правда? – спросила она у очков, валявшихся на дорожке. – Так что можно просто погулять и посмотреть на цветы. Их-то я вижу и без очков, и без названий!

Этот монолог так изумил меня, что я рассмеялся. Она сощурилась в мою сторону и строго спросила:

– А вы что тут делаете?

– Я?.. я вот… тебя рисую, – ответил я и показал ей блокнот.

– Это очень правильно, что вы нарисовали меня без очков, – заметила она, подойдя поближе и разглядывая мой набросок. – Они, знаете ли, разбились.

– Держи, – сказал я и протянул ей листок.

Она еще раз взглянула на портрет и продолжила:

– С другой стороны, меня никто не узнает на этом портрете. Я ведь всё время в очках хожу. Так что совсем непонятно, зачем он мне…

Я рассмеялся снова, подумав: вот всемирно известный художник дарит человеку портрет, а человек спокойненько отказывается его взять!

– Впрочем, так и быть, давайте. Отдам его маме. Она-то узнает меня в любом виде.

Девочка взяла рисунок, поблагодарила меня и снова пропала в орхидеях.

Вот и вся история. Это был последний рисунок в моей жизни. Я слышал, что его впоследствии продали на аукционе за полмиллиона долларов, и сейчас он висит в одном из музеев США, в городе Бостоне. А я, как и предсказывали врачи, через три недели полностью потерял зрение. Когда это случилось, я выяснил, где растут те самые орхидеи с огненным язычком в центре и белоснежными лепестками вокруг него. И переехал сюда, на их родину.

Так что, – закончил свой рассказ смотритель храма, – я и вправду уже видел тебя, и могу видеть теперь в любое время. Хочешь, нарисую твой портрет хоть сейчас?

Он остановился, комично наморщил лоб и широко развел руки, держа в одной воображаемую палитру, а в другой – воображаемую кисть.

– Пойдем, пойдем! – засмеялась его маленькая спутница. – Зачем нам этот портрет? Если ты можешь видеть меня в любое время, он тебе не нужен. А мне – тем более: я всегда могу поглядеться на себя в речке.

– Это верно, – согласился старик и снова взял девочку за руку.

Они вышли из леса, остановились на высоком берегу и стали смотреть на реку – в тишине, которую нарушил лишь далекий свисток поезда, отходящего от станции.

Человека, с которым связана эта история, я не видел уже несколько лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой. Или он просто сменил работу и переехал, не успев поставить меня в известность; в конце концов, мы не были такими уж близкими друзьями. Был период, когда я, в ту пору еще начинающий журналист, ездил в Ленинград чуть ли не каждый месяц – специально придумывая себе репортажи в этом городе, чтобы лишний разок там погулять – и во время этих прогулок почти всегда заходил к нему. Но потом навалились дела, и когда суетливая Москва спустя год отпустила меня опять в Питер, его телефон уже отвечал чужим голосом, ничего не знающим о прежнем жильце. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или кого-либо еще.

Знакомого моего звали Виктор. Он был старше меня лет на десять и вид имел такой, что вряд ли кто-то смог бы угадать его профессию исключительно по внешности. Скорее, наоборот, многим вспомнилось бы выражение «лицо кавказской национальности» со всеми негативными ассоциациями. Черные вьющиеся волосы, орлиный нос и карие глаза с темным, пронизывающим взглядом – много ли надо для включения старинных суеверий белого человека?

Кроме того, одевался Виктор несколько небрежно – как мне показалось при первой встрече. Позже я пришел к выводу, что это впечатление «вокзальности» было связано вовсе не с одеждой, а с его манерой двигаться, моментально переходить от расслабленной позы к активной жестикуляции. В одежде же, наоборот, обнаружился определенный вкус: я, например, заметил, что с синим костюмом он носит золоченый «паркер», а со светло-серым – капиллярную ручку из полупрозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.

Если добавить, что познакомились мы с ним на выставке современной каллиграфии в Эрмитаже, наверное станет понятно, как я удивился, когда узнал, что он работает криминалистом.

Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного. Как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях – старый дом, пара искривленных деревьев или дорожный знак в сочетании с памятником позади него – всё это вызывало определенные ассоциации, содержало дополнительный смысл или просто казалось странным, если разглядывать снимок подольше. Сделав такую фотографию, всегда бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой образ, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.

Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для спора, который шел у нас уже давно и касался природы нашего странного фотохобби. По правде говоря, мы не были большими знатоками школ, жанров и терминов искусствоведения, и наши дилетантские дискуссии обычно строились на простых сравнениях. Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмем фотографию розы, говорил я. Разрежем ее на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны, или перемешаны лишь чуть-чуть, роза всё еще различима. Возможно, в таком виде она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты дальше… Я утверждал, что всегда есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги.

Виктор обычно ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу, она уже дана нам разрезанной. А тот, кто ее фотографирует или рисует – он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. Увидят они или нет – роза всё равно останется. Так же, как передача «Очевидное – невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же, – добавлял с улыбкой Виктор, – ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты ее не разрезал – значит, тебя можно подвесить за ноги и всё узнать».