Александр Шакилов - Пока драконы спят

Уговаривал мэр, просил:

– Кушайте, гости дорогие! Пейте на здоровье! Рады вам! Вашей святости бьем челом, кланяемся до пяток!

Молчали инквизиторы, алели впалые щеки, катались желваки от висков до подбородков. Ну наглец! Ну прощелыга! Как только смелости хватило?! Едва сдерживая праведную ярость, поднялся с колен брат Пачини и сказал тихо, но уверенно:

– Иди ко мне, с-с-ссын мой! Обнимемс-с-ссся! Поцелуемс-сся, с-ссын мой!

Смешно было смотреть на испуганную морду мэра, ой как смешно. И горько. И страшно. И…

Мэр дрожал и потел, отступая под натиском законника. Вот-вот побежит, а то и упадет на колени, моля о пощаде. Мэр щурился, глядя на парующие желудки гарпий, на помеченные гнойниками и татуировками руки святых бродяг. Отступал – и говорил, говорил, говорил…

Все сказал. Обо всех. Без заначки про запас.

Поведал он, что есть в Замерзших Синичках ведьма. Как же иначе назвать ее, коль двойню родила? Она – нечисть, больше некому. И мужа заморочила. Как сумела? А кто ж знает, но сманила воина на детоубийство, еще как сманила. Мужа-то люто наказали, а ее… жива до сих пор. Почему? Дык ведь околдовала! Как есть околдовала народ!

Спасите, святые отцы! Помогите!

Дрожащей рукой показал мэр, где свила ведьма свое поганое гнездо.

Но не тот запах. Совсем иной. Не запах – запашок. Беспокойный, да, с привкусом, но… Не то! Да только что ж теперь, коль виселица ждет добычу? Расстарались братья, ползабора толстяка мэра на благое дело извели. И людишки собрались: мол, чего тут, кого?

– Она с-с-ссожительс-с-ствовала с с-самим С-с-свистуном!

Повесили молодицу. Хрипло закашлялась толпа, вздохнула с облегчением: ой, как хорошо. Хорошо, что не нас.

И все бы ничего – одной девкой больше, другой меньше, какая разница? – да только брат Пачини след потерял. Хоть плачь, хоть рыдай! Инквизитор на колени падал, щепотки пыли в ноздри совал, дыхание до умопомрачения задерживал, ухватив ртом ветер… Ничего. Пусто.

Извернулась жрица, сгинула закатной дымкой.

Лантис учился на скальда. У парня не было ни таланта, ни особого дара. Но Ректор с превеликим удовольствием принимал взносы от меценатов. В частности, от отца Лантиса, отставного конунга Канута Свежевателя, он получил стадо коров в полсотни голов и сундук серебра. Сам Канут был человеком, мягко говоря, далеким от изящных искусств и прекрасных песен. Прозвище свое он честно заслужил в дальних виках и многочисленных осадах. Поговаривали, будто в одиночку он добыл трех столетних песчаников, черепа которых украшают ворота его замка.

Насчет походов и осад у Эрика сомнений не возникало, а вот с драконами как-то не складывалось. Иногда детские воспоминания прорывали броню лизоблюдской науки, Эрику грезились проклятая пустошь, пыльный ящер, ускакавшие пахари, соленый ветер и качка, отец и торжище…

Отпрыск Свежевателя был сообразительным малым и прилежанием выгодно отличался от нерадивых однокашников. Но! Однокашники были прирожденными скальдами, а Лантис… В общем, приходилось добру молодцу и кисло, и солоно, и горько: не жаловали его талантливые оболтусы, мнившие себя почти что асами, первородными слагателями песен. К тому же Лантиса недолюбливали наставники – из-за отцовского металла, идущего в оплату их трудов. Особенно досаждал пареньку мастер Сигват, в прошлом – Сигват Мечеязык.

– Добрые князья, храбрые потомки, голодные враны! Если не знаете, что сказать, говорите доступное слушателю. Излагайте то, чем напрягали языки до вас и будут напрягать еще годы и годы. Я вижу, меня не слушают, в самомнении возвеличившись без предела. Предположим: вы – величайшие. Сия теория смешна, пока я жив. Но будь вы хоть сладкоголосыми сиренами, для работы, молодые люди, необходим диплом, а также инициация в цеховые статуты. Иначе – выгребная яма или, на выбор, галеры. О, я вижу интерес в ваших очах. Верно, кого и когда инициировать, зависит от меня. И будь вы величайшими из скальдов – что невозможно, пока я вкушаю хлеб, – без знания теории ни один из вас… Слышите, ни один!.. Особенно это касается тебя, Лантис, бесталанному не место среди лучших, и будь твой отец хоть трижды Свежевателем…

– Уважаемый мастер Сигват, прошу вас, не упоминайте имя отца моего. Вечереет.

– А? Да, пожалуй, не стоит… Лучше поговорим о двояких созвучиях. Что по сему поводу имеет сказать… Олаф?

– Э-э… мастер Сигват… э-э…

– Так, понятно. Хрунгир?

– Добрые князья, храбрые потомки, голодные враны!

– Хм… Что ж, неплохо. Молодец, Хрунгир. Но все-таки… Лантис?

– Созвучия… Созвучия двоякого рода… А-а! Половинчатые и полные, да? Полное – это вроде adalbending. Да? А половинчатое… scot… scotbending? Или наоборот… или…

– Лантис, а расскажи-ка нам о рифменных буквах.

– Мастер Сигват, можно я?!

– Можно, Хрунгир, можно.

– Добрые князья, храбрые потомки…

– И голодные враны. Да, Хрунгир, ты усвоил урок, но… Мальчик мой, шутка, сказанная дважды за один урок, карается лишением ужина.

– Мастер Сигват!..

– Молчать! Итак, Лантис?

– Как вы рассказывали не раз уже и не два, вы постоянно что-то рассказываете, вы…

– Не тяни гидру за хвост!

– Да, конечно, за хвост, да-да… Вы рассказывали, что песни скальдов разделены на строфы, да? А строфы состоят из восьми стихов и как бы делятся пополам и опять пополам, да? И аллитерация? Я могу заблуждаться, но… Два рядом… стихи, да… Три слова с одинаковой буквы, верно? Эти одинаковые буквы и называются рифменными. Они расположены не абы как: главная в начале второго стиха, третья… не помню… И еще вы говорили, мастер Сигват, рифменные буквы должны находиться в словах с ударением. Да?

– Да. Урок окончен, все свободны. Ужин стынет, спешите в столовую! Кроме Хрунгира и Лантиса. Хрунгир идет спать, а Лантис – изучать свитки по аллитерации. Завтра я желаю услышать подробный доклад о drottquaedi, хвалебных одах королям и стурманам. И… Пойми, Лантис, хвалебную оду королю нельзя петь тоскливо и заикаясь – могут усомниться в искренности. И тогда… Ясно, Лантис?

– Да, мастер Сигват.

– Ой ли? Сомневаюсь…

Три года прошло, а Эрику все так же нравилось слушать сыночка конунга. Убаюканный голосом скальда, Эрик четко представлял картинки из быта героев. Если это не талант – рассказывать с чувством, отправляя слушателя в грезы наяву, то Эрик даже и не знает, как сие назвать.

– Скривился гаденько, мордашку в прищур слепил, и… Ой ли, говорит, сомневаюсь я что-то, господин Лантис, в ваших талантах. Так и говорит: «господин Лантис». Уважает, значит. Меня. Из-за отца, конечно, но какая разница? Уважает, и ладно, и… Чего лыбишься? Не веришь?!

– Да что ты, Лантис?! Побойся Проткнутого, как можно? Верю, конечно, чего мне не верить?