Тед Уильямс - Море серебряного света

«Ну, и какая мне разница?— спросила она себя.— Умереть так или умереть от страха?» Она чувствовала, как уходит, растворяется, но это было так постепенно и медленно, что… стало неважно. Говорят, что замерзающие до смерти радуются смерти. Тело и сознание разделяются, убивающий холод становится похож на тепло, и последний сон приходит как лучший друг. И с ней будет то же самое.

«Но я не хочу уходить,— рассеянно подумала она, и даже сумела себя в это убедить, слегка.— Даже если это не больно. Я не хочу резать нить».

Никогда не увидеть Стивена, Мартину и остальных, Фредерикс… и !Ксаббу… Вроде это из его поэмы, или нет? Что-то про смерть — или что-то про нить?..

Она почти слышала, как он говорит ей, слышала его мягкий голос, со слегка чужими интонациями, с привычкой говорить слишком быстро в самые неожиданные мгновения, а потом замедлиться так, чтобы один слог прозвучал мелодией. !Ксаббу.

Что такое эта оборванная нить? Жизнь? Мечта? Канат, на котором держится вселенная?

Все это вместе?

Она слышала эти слова так, как если бы он стоял рядом с ней, как стоял в мгновения тоски и растерянности, непоколебимое пламя во тьме.

Она слышала эти слова так, как если бы он стоял рядом с ней, как стоял в мгновения тоски и растерянности, непоколебимое пламя во тьме.

«Несчастен я в этих краях,— повторила она себе.— Потому что нить оборвана. Потому что я одна.

Как открыты мне эти края, — сказала она темноте, плывя и распадаясь.— Я бегу от этого ужасного ребенка, Иного, оставляя за собой обломки себя.

Пусты,— прошептала она вспыхивающей пустоте.— Потому что нить оборвана».

И тут что-то ее ошеломило, привлекло ее распадающееся внимание. Голос. Голос?

«Операционная система,— подумала она.— Она позвала меня обратно. Интересно, что означает слово „обратно“? А слово „меня“?..»— Думать было все тяжелее и тяжелее.

«Потому что нить оборвана».

Песня донеслась к ней через пустоту, но не как звук, а как что-то меньшее и большее, одновременно. Брызги света, как будто далекий взрыв в вакууме, крошечное биение тепла на дне замерзшего, вялого океана. Сонный шепот, услышанный на пороге бодрствования, идея, мысль, запах, приглушенный стук сердца. Это…

«!Ксаббу?»

С другой стороны вселенной тихий шепот: « Рени?..»

Невозможно. Невозможно! «!Ксаббу! Иисус милосердный, это ты?»

Внезапно распад показался ей не благом, а злом. Внезапно она захотела получить назад все, что потеряла, хотя, быть может, уже слишком поздно. Она почти ушла, почти распалась на составляющие части, почти стала недолговечным облаком частиц в море звезд.

«Нет,— подумала она.— Он где-то там, снаружи. Снаружи!— Она должна бороться, плыть к нему, но не чувствовала реальности — здесь не было силы тяжести, не отчего оттолкнуться.— !Ксаббу! Я тону!»

«Рени. — Голос, слабый, почти не слышный.— Иди ко мне» .

«Где ты?»

«Рядом с тобой. Всегда рядом с тобой».

И она открыла всю себя и почувствовала его, как он и сказал, рядом с собой, неопределенное расплывчатое облако, как будто во время долгого ночного прилива вселенной две галактики встретились и, как призраки, проходят сквозь друг друга.

«Я чувствую тебя,— сказала она.— Не бросай меня».

«Не бросай меня, — эхом отозвался его голос.— Верь мне».

Она верила. Он потянулась к нему, страстно желая, чтобы нить не порвалась.

«Коснулась,— сказала она.— Я коснулась».

«Я чувствую».

И они встретились и обнялись — шириной во много световых лет, но близкие, как прилив и отлив, слившие на один удар сердца, две матрицы обнаженных мыслей стянулись в темноте и крепко ухватились друг за друга в бесконечном любовном объятии.

У нее опять было тело. Она знала это, даже с закрытыми глазами, потому что она прижалась к нему так близко, как не прижималась ни к кому.

— Где мы? — наконец сказала она. Она слышала, как бьется его сердце, быстро и сильно, слышала его дыхание. Все остальное молчало, но она не нуждалась во всем остальном.

— Не имеет значения, — сказал он. — Мы вместе.

— Мы… занимались любовью.

— Не имеет значения. — Он вздохнул, потом засмеялся. — Я не знаю. Но думаю… да, мы любили друг друга.

Внезапно она сообразила, что боится открыть глаза. И обхватила его еще сильнее, хотя и не думала, что такое возможно.

— Не имеет значения, — согласилась она. Я думала, что никогда не найду тебя.

Его пальцы коснулись ее лица, холодные, настоящие. Она так испугалась, что все-таки взглянула на него, несмотря на все. Да, на нее глядело сверху вниз его лицо, его дорогое лицо, освещенное холодным вечерним светом. И в его дорогих глазах стояли слезы.

— Я… я не мог поверить… не мог дать себе поверить… — Он опустил свой лоб и коснулся ее. — Я так долго плыл… в этом свете. Тонул. Звал тебя. Распадался…

Она заплакала.

— У нас есть тела. Мы можем плакать. Мы… дома? В настоящем мире?

— Нет.

Обеспокоенная странным тоном, Рени села, не переставая обнимать его, боясь, что иначе они опять растают, станут нематериальными.

Умирающий свет освещал серый ландшафт, чужой, но странно знакомый. На мгновение ей показалось, что они вернулись на вершину черной горы, но там не было голых безлистных деревьев и пушистых кусты.

— Вначале я решил, что мы находимся там, куда я нырнул, когда искал тебя, — медленно сказал !Ксаббу.

— Нырнул?.. Куда?

— В Колодец. Но я ошибся. — Он указал на небо. — Гляди.

Она подняла голову. Ярко сверкали звезды. Луна, круглая и желтая, висела над горизонтом, как зрелый фрукт.

— Это африканская луна, — сказал он. — Луна Калахари.

— Но… но мне показалось… ты сказал, что мы не вернулись обратно… — Она отклонилась назад и уставилась на него. На нем была набедренная повязка из шкуры какого-то животного, а рядом, на грязной земле, лежали лук и колчан со стрелами. И она, тоже, была одета в шкуры.

— Это твой мир, — тихо сказала она. — Симуляция мира бушменов, куда ты брал меня — боже, с того времени прошел целый век! Где мы танцевали.

— Нет. — Он опять качнул головой, вытер слез со щек и глаз. — Нет, Рени, это кое-что другое — совсем другое.

Он встал, протянул руку и помог встать ей. Браслеты из стручков акации, завязанные вокруг его щиколоток, зашуршали.

— Но если это не твой мир…