Карина Вран - Свето-Тень

Прошел час. Час в подвешенном состоянии — на заданной извне спин-траектории и в полной прострации. Атмосфера уже отличалась редкостной нервозностью. Первым сорвался Тиор, рявкнувший на помощника, чтобы тот не путался под ногами.

Тогда же поступил запрос на транспортировку Леди Калли. Флинер, напоминавший до того каменное изваяние в углу центральной рубки, мрачный, но неподвижный, едва заметно покачал головой.

— Не делай этого, милая.

Обращаться к прикладной телепатии не имело смысла — одна общая мысль витала в воздухе: что будет в случае моего отказа?..

Однако вслух высказать ее не решился никто. Даже вездесущая Ана.

Так мы и стояли полукругом: Тиор, его главный помощник Кетлер Ааст, я и Флинер. Стояли и молчали.

Затем раздался сигнал повторного запроса.

Отчего-то мне показалось разумным согласиться.

Сидеть на холодном полу, даже предаваясь воспоминаниям, вредно для организма. Особенно для ягодиц.

Я встала, потянулась и зевнула, прикрыв ладонью рот. Манеры прежде всего, едино, что некому их оценить. В который по счету раз я начала мерить шагами мою маленькую тускло-серую клетку.

Воспоминания, размышления. Немного эмоций. Дозировано, дабы не навредить и без того расшатанной нервной системе.

Что оставалось мне кроме этого?..

Тишина, многократно, упорно (и не безрезультатно), пытавшаяся отворить врата безумия.

И, разумеется, сны.

Вместо привычного безмолвия — скрежет камня о камень. Мой неизменный спутник по многоступенчатому сновидению, следующему за мной, стоит мне смежить веки, занят.

Вполне вольготно расположившись на жертвеннике, он рисует. Прошлые мои посещения не отразили его своеобразного холста: двухметровой монолитной плиты красноватого цвета, по которой резкими, экономными движениями при помощи наточенного камня наносит неглубокие штрихи художник.

Композиция из насечек призвана изображать жирафа, судя по длине шеи и четырем конечностям. Жираф обладает шикарными ушами ухоженного спаниеля, что ничуть не смущает ни его самого, ни его создателя.

— От эмпирического мистицизма в примитивизм? — вопрошаю я.

Он оборачивается ко мне, не вставая с импровизированной скамьи. Очень отчетливо помню я глаза мальчика, прикованного в этому камню. Впрочем, ни ребенка, ни цепей сейчас нет, и алтарь служит сугубо мирным целям.

Он даже не думает отвечать мне. Вездесущий туман окутывает мои ноги. Сыро и холодно.

— Въставъ и рече! — начинаю терять терпение я.

— Нет глупости большей, чем пытаться разозлить меня, — наконец прерывает молчаливое созерцание он. — Не стоит забывать, что я — предначертание.

— О, это мы уже обсуждали…

Я осекаюсь внезапно, тугой обруч охватывает горло.

— Наглый, маленький, нетерпеливый мотылек. — Ни намека на эмоции в его голосе. — Неужели вы, люди, настолько бездарны, что способны извлекать уроки исключительно из собственных ошибок, да и то через раз?

Вопрос явно риторический, прервать его монолог по-прежнему мешает обруч на горле.

Он некоторое время молчит. Вынужденно — молчу и я, дрожа от холода. Или страха?.. Нет, точно от холода.

— Впрочем, вас оправдывает срок мотыльковой жизни… Многовековое ожидание поневоле учит терпению.

Мое порядком простывшее горло освобождается.

— Боюсь, именно сейчас я не могу ждать. В неведении о том, что происходит с этим миром… И со значимыми для меня людьми.

Порыв ветра — вздох призрака — немного разгоняет туман.

— Разве нетерпение в силах развеять неведение?

Моя очередь задумчиво молчать.

— Надо отдать вам должное, миледи. Вам удалось слегка удивить меня.

Он отворачивается к своей «наскальной» картине. Делает вид, что погружен в изучение художества. Я мнусь в сторонке, стараясь не отвлекать и не злить лишний раз существо, в волшебном происхождении которого не приходится сомневаться. Ушастый жираф грустно смотрит на меня единственным высеченным глазом. Наверное, он тут тоже мерзнет.

— Мало кто ищет знания. Вам, мотылькам, милее и желаннее власть, богатство, могущество…

Качаю головой, словно отметаю его обвинения, пусть и не относящиеся напрямую ко мне.

— Власть ни к чему мне, я не знаю, что с ней делать. Остальное — преходяще. Что необходимо мне на самом деле — так это свобода.

Он хохочет. Туман пульсирует в такт с раскатами его смеха.

— Подумать только, а ведь я сделал тебе комплимент! Решил было пересмотреть свое мнение о твоих умственных способностях!

Лицо омывает волна жара. И злости.

Кажется, самое время проснуться…

Он взмахивает рукой, словно угадывая мои намерения. Хотя, что тут угадывать…

— Постой. Ты действительно веришь, что кому-то под силу лишить тебя свободы?

В его голосе — неподдельное изумление.

— Не просто верю. Наблюдаю это.

— Значит, — пожимает плечами он. — Ты не слишком внимательно искала выход.

Он говорит уверенно. Стоит задуматься… Но лучше бы в более спокойной, менее пафосной, и — желательно — утепленной обстановке.

— Станешь ли ты просить меня о Силе?

Заманчиво… Вот только…

— Моей Силы было недостаточно, — медленно произношу я, тщательно продумывая каждое слово. — Возможно, не каждую стену надо долбить молотком.

Чуть слышно прищелкиваю языком — самой понравилась пришедшая на ум формулировка.

— К тому же… Разве достижимо использовать заимствованную Силу лучше собственной?

— Ты начинаешь понимать.

Крохотная точка в небе, песчинка в просторах галактики — автономный спутник упрощенной конструкции — невозмутимо выписывал круги за пределами атмосферы Консула I. Его единственный обитатель в который раз просыпался в холодном поту…

Изнутри спутник был неплохо оборудован: охладитель с запасом питания на долгий срок, система рециркуляции отходов, устройство для очистки воздуха. Меблировано, правда, скудненько — ложе, не впечатляющее габаритами, да сухой душ, который с немалой натяжкой можно отнести к мебели. Свободного пространства — едва ли на четыре квадратных метра. Пятнадцать неразмашистых шагов — если шагать вдоль стенок.

Но габариты и отсутствие мебельных излишков — отнюдь не главный недостаток данного обиталища.

Недоступным моему пониманию образом спутник был блокирован от потоков Силы. Лучащиеся голубоватые ручейки огибали его стороной. Мне невероятно льстит мысль, что трудились, создавая это место, индивидуально ради меня. Однако выяснить, насколько я права в своем тщеславном убеждении, пока не представляется возможным.

Прав был Флинер, не надо было этого делать… Желтоглазый маг всегда знал больше, чем говорил, и еще больше — предвидел. Только смысл сожалеть о содеянном?

Сгоревшие в костре дрова не распустят листьев по весне.