Андрей Васильев - Игра не ради игры

Народ дружно заржал.

— Да само собой. Так, шкурки сусликов, то-се. Курочка по зернышку, — подтвердил я.

— Ладно, давай. Тут респ пять минут, скоро опять полезут, — посерьезнел маг. — Так, бойцы, встаем треугольником — они пойдут от центра, мамой клянусь.

Я быстренько перебежал кладбище и подошел к выходу. Группа уже забыла про меня. Танки стояли по центру треугольником, хант сместился к левому краю, маг — к правому. И только клирик стоял где и прежде, совсем рядом со мной. Люди занимались делом.

— Слышь, ты аккуратней иди. Тут именной зверь бегает, — не отрывая глаз от центра кладбища, быстро сказал клирик. — Он хоть и двадцатого уровня, но злобный.

— Я в курсе, квест на него делал, — ответил я. — Но все равно спасибо за предупреждение.

— Да не вопрос. О, началось!

Я глянул в сторону кладбища. Земля около центральных могил вздыбилась, и из-под нее полезли скелеты.

— Одно и то же, — сказал я. — Я на это дело третьего дня нагляделся.

— Держи края! — рявкнул маг.

Дальше мне смотреть было неинтересно, и я пошел восвояси — в темный и уже не страшный лес. Я так устал, что мне было реально пофиг, чего там, в этом лесу, и на каком ухе у местного лешего тюбетейка.

Открыв карту, я понял, что дорога, по которой я за сегодня уже не раз пробежался туда-сюда, от меня где-то в полутора километрах по прямой. И стал играть в лося. Проще говоря, пер, не разбирая куда, но по прямой, каждые три минуты сверяясь с картой. И уже у самой дороги — я ее почти видел — услышал:

— Мм, еда сама приходит! Эй, гобло, тут пришла ужин! Много еда!

В этот момент я понял, что чувствовал Гендальф Серый, увидев Барлога, и что он вкладывал в слова:

— Вот оно что. А я так устал!

Мне прилетело двадцать единиц урона. Потом еще двадцать. Затрещали ветки. Гоблинов, похоже, было не как раньше, пять штук, а гораздо больше.

Наверное, я должен был, по всем канонам жанра, развернуться и вступить в бой. Ну не спускать же обиды каким-то мелким прожорливым гоблинам. Но мне плевать на каноны. Гордым, смелым и отважным быть почетно и славно, но я предпочитаю остаться живым. И я побежал — сначала к дороге, потом по ней. Гоблины преследовали меня пару-тройку минут, постреливая, улюлюкая и покрикивая:

— Еда убегает! Держи еда! Мясо съедим, кости закопаем! Голодный год будет — погрызем!

Потом отстали. То ли не выдержали темпа — какие у меня ходули и какие у них маленькие и кривенькие ножки, то ли не могли выйти за пределы определенной им локации. В общем, поди знай.

Если честно, я бежал на последнем издыхании. Когда воздух совсем кончился, я понял, что испытывает загнанная лошадь, но, слава богу, заметил знакомый частокол. Нашел в себе силы для последнего рывка, ввалился в Токбридж, сел у изгороди и вышел из игры.

Знаете, я делал репортаж с «Сенсейшен», участвовал в составе жюри в десятке конкурсов мокрых футболок, был на празднике молодого вина в Молдавии — а это вообще жесткач! — но нигде, повторяю, нигде я так не выматывался — ни физически (помним про конкурс мокрых футболок, да?), ни морально.

У меня было ощущение, что за сегодня меня раза три выгребли и высушили. И еще жрать очень хотелось… А готовить — нет.

Я вылез из капсулы, лег на диван, сказал себе: «Пять минут полежу, пожру и пойду статью писать», — погладил себя мысленно по голове за трудолюбие и усидчивость. И с чувством выполненного долга уснул.

Разбудил меня телефон. «Мамонт», — обреченно подумал я и посмотрел на экран. Это оказался не Мамонт. Это оказалась Эля Гинматуллина, моя последняя пассия, которую я, кстати, сегодня или вчера куда-то должен был отвести — то ли на выставку, то ли в театр. Судя по тому, что за окном темно, а она звонит, видимо, вчера. Я посмотрел на время на дисплее — четыре утра — и нажал кнопку ответа.

— Ты подонок! Мразь! Тварь! — без «здрасьте» и «как дела» начало вещать мое татаро-монгольское нечто.

— Угу, — сонно хрюкнул в трубку я.

— Ты ничтожество. Вы посмотрите — он спит! Я жду. Потом нервничаю, обзваниваю всех! — Интересно, кого всех? У нас ни одного общего знакомого. — И никто не знает, что с ним, а его телефон не отвечает! Он спит!

— Сплю, — согласился я.

— Ненавижу тебя! Не-на-ви-жу! — потом добавила что-то по-татарски — то ли прокляла, то ли обматерила. И бросила трубку.

«Ага, — сказал себе я. — Время позаботиться о завтраке».

Я отключил мобильный и городской телефоны и снова лег спать — часа два у меня еще было.

Звонок в дверь совмещался с ударами в нее же ногами. На матюки Элька тоже не скупилась.

— Вот и завтрак, — окончательно проснулся я, завернулся в плед и пошел к входу. Открыв дверь, я сразу удачно спрятался за нее и потому не получил дамской сумкой в лоб. Я знаю этот трюк.

— Ты, скотина, — зашипело мое черноглазое иго и растопырило пальцы, явно собираясь украсить их моими глазами.

— Я скотина, — кивнул я головой.

— Ненавижу тебя!

— Ты повторяешься.

— Как ты мог так со мной поступить?

— Не нарочно!

— Что не нарочно?

— Все не нарочно. Прости дурака!

Одну истину я точно знал. Спорить с женщиной — это как посещать стоматолога: или очень больно, или очень дорого.

Элька еще минут десять шипела и шкварчала, как яичница на сковороде. Но мой изможденный вид в результате был истолкован ею как следствие мук совести. Потом я между делом обмолвился о том, что сутки не жрамши, и женский инстинкт — сначала накорми, а уж потом имей — как всегда сработал. Меня накормили, потом отымели (на сытый-то желудок…), потом нежно облобызали. Взяли слово, что вечером я их, и убежали на работу.

— Насыщенное утро, — констатировал я, закуривая на балконе и глядя на наследницу Чингизидов, стартующую на своем «Матисе». — Эдак и коней можно двинуть.

Дриады, богини, скелеты, Элька… Слишком много всего. У меня скоро, как у Скрэта, глаз дергаться будет. Или сосудик какой в голове лопнет. Это Петровой хорошо, у нее рубрика соответствующая, у нее всегда такие вещи происходят — то пастушкой прикинется, то монашкой. А у меня все спокойно раньше было — сигары, мохито, геи, поп-звезды разного калибра, мутанты-художники, непризнанные гении — тихая, спокойная публика. А тут такая кислота — меньше чем за неделю столько всего свалилось.

Я докурил сигарету, дожалел себя и пошел в Интернет — инфы покопать. О богах и героях.

Утро в деревне уже кончилось, петухи отпели, ядреные молодки запаслись водой. Слышались детские голоса, в кузнице ухал молот. Я сидел у частокола, там же, где рухнул вчера. Напротив меня стояли две бабуськи и меня же обсуждали:

— Вона они, пришлые, не меньше наших пьють! — говорила одна.

— Так и я то же говорю. Вон, сидит, глазишши вытаращил, ни стыда, ни совести, — соглашалась с ней вторая.