Тимофей Царенко - Реабилитация

Крохотный, с такой высоты, город внизу, приветливо сверкнул огнями. Я сложил крылья и рухнул вниз, раскрыв крылья лишь у самой земли, резко изменяя направление полета. Мягко опустился на подоконник, и сбросив одежду завалился спать.

- Здравствуй, Филин.

- Здравствуй, Самум. Ты что-то хотел спросить?

- Да, у тебя есть еще сны?

- Еще сны? Есть. Но они не для всех. В них слишком много меня. Для других они будут ядом, разъедающим душу. Давай я лучше расскажу тебе сказку?

- Сказку? Я знаю все сказки, очень многие из них легли в основу этого мира.

- Самонадеянный сверх разум. Невозможно знать все сказки. Если ты возьмешь сказку, и изменишь там пару слов, она может изменить смысл. Весь смысл. Но для такого недоверчивого тебя у меня есть сказка, которую ты точно не слышал. Ты хочешь услышать сказку про ветер?

- Про ветер? Я мгу считать ее из твоей памяти.

- А зачем? Отключи снова свои оценочные и аналитические модули, Самум, и слушай.

Ветерок родился в осеннем лесу, изукрашенном багрянцем и золотом, когда бегущая куда-то по своим делам лиса махнула хвостом, взметнув целый ворох кленовых листьев. Он гулял между стволами дубов и грабов, кружил вихри сухих иголок в корнях поваленных елей.

Однажды, когда ветерок уже вырос, и стал ветром, способным срывать листву с деревьев, и выдувать тепло из неаккуратно выкопанных нор, он увидел мальчика. Мальчик стоял над глубоким оврагом, раскинув руки, и смотрел вниз. Ветер ни размышлял ни мгновения, и ударил изо всех своих сил. Удар получился так себе, но хрупкой фигурке мальчика, застывшей в неустойчивом равновесии, этого хватило. Мальчик беззвучно сорвался вниз. Ветер упал на дно оврага в след за ним, ожидая слез боли и криков о помощи, но... Он услышал смех.

Мальчик рухнул на мягкую подушку из опавших листьев и хохотал, хохотал в лицо ветру, набирающему силу и швыряющему, в бессильной злобе, ему в лицо ссор.

Прошло десять лет.

Ветер улетел за эти годы в сторону холодного моря, где, словно пастуший пес, гонял отары облаков, полных дождя и снега. Иногда, играя, он накидывался на поверхность океана, поднимал высочайшие волны, и разбивал их о прибрежные скалы.

Мальчик вырос, и стал юношей. Он сидел в "вороньем гнезде" на верхушке грот-мачты, обозревая бескрайний океан. Море было неспокойно и холодные брызги иногда долетали до самой вершины корабля, касаясь юного лица острыми иглами. Юноша улыбался холодному и негостеприимному морю, переливающемуся всеми оттенками расплавленного свинца.

Ветер не стал бить сразу, как в прошлый раз, он собрал страшный хоровод из туч, отяжелевших от крупного града, заключая хрупкую каравеллу в кольцо беснующихся демонов, и после этого уже поднял волны, чтобы разорвать, разметать корабль по морю, не оставив от него даже памяти.

Небо и море смешались. Огромные волны снова и снова накатывались на корабль, скрипела оснастка, рвались паруса. Все, кого не смыло за борт, молились богам о спасении. Но боги молчали, и только с грот мачты раздавался счастливый, полный ничем не замутненной радостью, хохот. Хрупкая человеческая душа была дирижером ненависти стихий, взмахи тонких, загрубевших от тяжелой работы пальцев заставляли взвыть беснующихся духов моря. Смеху вторили завывания упивающегося своей силой шторма, бьющего потоками ветра на отмаш так, что трещала, грозясь лопнуть словно парус, ткань мирозданья.

Словно выстрел из пушки раздался треск сломавшейся мачты, ошметки парусов наполнились ветром, и трехметровый кусок древесины, с привязанной к нему почти незаметной фигуркой человека, взмыл в небеса в бессмысленном полете. Корабль закрутило на месте, гигантская волна опрокинула корпус каравеллы, и, навалившись, разорвала в своей утробе бешеными потоками воды.

А ветер рванул вслед за поднявшейся в небеса человеческой фигуркой, но, видимо, юноша пришелся по нраву духам моря, которые, поймав его холодными, но нежными руками, и выкинули на берег, за границами холодных волн. Ветер бессильно взвыл, снова и снова пытаясь оторвать от песчаного берега человека, радостно улыбающегося небу. Сквозь прорехи в разорванных облаках на землю с холодным любопытством глядели звезды.

Минуло еще пять лет.

Шторм впитал в себя холод арктических льдов, испил полной чашей ужас и страх сотен людей, утопив их ненадежные скорлупки-корабли, и познал вкус чужого отчаяния, прекрасного как северного сияния, и незамутненного, как небо надо льдами. Он стал холодным бураном не просторах степей и предгорий, бураном, при котором небо пронзительно и бездонно, а холодный ветер выдувает из человека жизнь, застигнутого в поле, в темный для несчастного час. Однажды он обрушился на деревеньку, дома и сараи в ней разметала пляшущая земля. И ветер накинулся на несчастных, напуганных буйством стихий крестьян. Их не спасли ни костры, спешно разводимые мужчинами, ни теплые одежды, и даже те, не сдающиеся ни на миг люди, что попытались укрыться от хладного бурана в чревах убитых животных навеки застывали в своих страшных саванах.

Они встретились вновь. Молодой мужчина на вершине покинутой обитателями башни, с непонятным свертком за спиной. И страшный ледяной буран. Как в первый раз буран рванулся к своей жертве, в этот раз сил его хватало не только на то, чтобы оторвать от камня легкого человека, но и на то, чтобы разметать по камням саму башню. Он поднял своего противника повыше, чтобы насладиться его страхом, чтобы он успел осознать всю тщетность своей жизни, пока падает на острые камни. Но мужчина хохотал ему в лицо, хохотал купаясь в потоках обжигающего ветра. В смехе не было болезненного надлома безумства, не было отчаяния и боли. Только чистый восторг, и радость, что только раздували пламя ненависти ветра.

Он метнул человека вниз, надеясь увидеть как тот расплескается красными каплями на обломках скал, но тут странный сверток за спиной мужчины раскрылся, и два крыла странной формы вцепились в ставший вдруг твердым воздух. И страшно скрепя от напряжения вырвались из власти гравитации, скользя над камнями. Мужчина развернулся, облетев острый шпиль башни и устремился в самое сердце бурана, словно увидав бесплотный ветер глазами. Буран, воя от ярости кинулся на встречу, чтобы сломать, разорвать, разметать наглеца с двумя жалкими шелковыми крыльями. Но удары ветра уходили в пустоту, рассекая валуны, как рассекает спелое яблоко острый меч. Мужчина оседлал непокорный ветер, а тот бессильно бился об стены ущелья, в бесплотных попытках сбросить наглеца. И тут он рванул в небеса, в последней надежде, что всадник устанет, сорвется, просто исчезнет, оставит свободолюбивый ветер в его позоре.