Виталий Пищенко - Укус скорпиона

Повезло с первого же раза. Попали мы в тот самый туннель, только вот модуль… В общем, это был уже не модуль, а куча виртуального металлолома. Кинг-Конг повеселился на славу.

— Что будем делать? — спросил Бруно.

— Разве первоначальный план отменяется? Вернемся в реальность и вызовем Смита.

— А если опять напоремся на какую-нибудь детскую страшилочку, от которой взрослые дяди едва с ума не сходят?

— Да ладно тебе. Я с самого начало понял, что там что-то не так.

— Ага! Он все понял. Уж помолчал бы, что ли? Думаешь, я не видел, как тебя перекосило? Ты же весь белый был, как моя задни…

— Убью! — сказал я.

— Синхронизация, — скомандовал Бруно.

Шел противный затяжной дождь, а мы стояли в кювете возле раскисшей, разбитой колесами машин проселочной дороги, которую и дорогой-то трудно было назвать — так, сплошное черно-желтое месиво. И по этому месиву, завывая моторами и поминутно увязая, буксуя и сползая к кюветам, медленно, словно черепахи, шли грузовики. В них сидели мокрые, усталые люди, в основном женщины и дети. Они держали на коленях большие узлы, а руками цеплялись друг за друга, чтобы не вылететь за борт, если сильно тряхнет.

На другой стороне дороги лежал танк, опрокинутый пузом кверху. Башня его валялась метрах в двадцати, целясь дулом в низкое черное небо. А дальше, в километре, а то и в двух, виднелся город.

Грузовики прошли, поливая нас струями грязи из-под колес, но еще долго рев их моторов звоном отдавался в ушах.

— Ты знаешь, где мы? — спросил Бруно.

— А?

— Где мы, говорю?

— Понятия не имею.

— Надо было остановить грузовик и спросить, что это за город.

— Так бы они тебе и остановились. Какой дурак станет останавливаться на такой дороге? Колеса увязнут, и машину потом черта с два из грязюки вытащишь.

— Да, ты прав, — согласился итальянец. — Ну ничего, скоро все узнаем.

— Подожди, — попросил я, достал нож и принялся сдирать им комья грязи с подошвы.

— Бессмысленно, — махнул рукой Филетти и пошел вперед, не дожидаясь меня.

Из-за поворота, надрывно ревя мотором, выполз тягач, виляя прицепом по всей дороге. Бруно остановился, поколебался мгновение и спрыгнул в кювет.

Полыхнуло. Тугой волной ударила по ушам волна воздуха, и я, заорав, побежал вперед.

Бруно лежал в грязи. Ног у него не было. Из обрубков пульсирующими фонтанами била кровь.

Я спрыгнул в кювет, совершенно не заботясь, есть ли там еще мины, и подбежал к нему. Итальянец был еще жив, он еще дышал и шевелил губами, пытаясь что-то сказать.

— Молчи! — закричал я. — Сейчас остановлю машину и отвезу тебя в город, в больницу, ты только потерпи. Я сейчас.

Но Бруно ухватил меня за рукав и потянул к себе.

— Слушай, — прошептал он. — Тот оператор на хакерском чате мой хороший друг. Я сразу понял, что Растерявшийся — это ты…

— Почему же ты не сказал мне об этом?

— А зачем? Мы же хакеры, мы ломаем программы, а значит, мы вне закона…

— Хорошо. А теперь помолчи, — попросил я. — Тебе надо беречь силы.

— Мне уже ничего не надо беречь. Но пока эти самые остатки сил у меня есть, поклянись, что отыщешь свалку.

— Обещаю, — пробормотал я.

— Я ведь и сам ее искал, — улыбнулся окровавленным ртом Бруно. — Все эти месяцы. Но не нашел. Вход, наверное, есть только в той игре, но я так и не рискнул туда суну…

Он выдохнул воздух и уставился стеклянными глазами на этот мир, уже пребывая в ином. Ладонью я опустил ему веки и, задрав голову, громко закричал:

— Кто бы ты ни был, я до тебя доберусь! Слышишь? Тебе не уйти от меня!

В город я вошел около полудня. Пустынные улицы были завалены всяким хламом: обломками мебели, стеклом, горелыми шинами. Все как в Нью-Йорке, с одной лишь разницей — это был маленький городок: с одного его конца был виден другой. Впрочем, я не собирался здесь останавливаться. Мне нужен был видеокомп или телефон.

Обращаться в первую же попавшуюся квартиру не имело смысла, меня просто не пустили бы на порог. Правда, после достаточно продолжительных поисков я мог наткнуться на брошенную квартиру с работающим телефоном. Но черт его знает, сколько времени у меня ушло бы на ее поиски? Поэтому я решил найти полицейский участок, который, как водится в маленьких городках, должен был располагался ближе к центру…

И я его нашел, только он был закрыт. Металлические двери, решетки на окнах — внутрь не попасть. Я сел на ступеньки и бездумно уставился на единственную, наверное, площадь в этом городишке, названия которого я до сих пор не знал, ибо кто-то обломал указатель на въезде.

Площадь была пуста, только высилась посреди нее статуя не то отца-основателя этого городишки, не то никому не известного, но знаменитого земляка. Лицо у статуи было хмурое, с насупленными бровями и кривым носом.

— Стоишь, — сказал я, — и на все тебе наплевать. Пройдут годы — люди уже не будут ходить по этой площади, а ты так и будешь таращиться на мир незрячими глазами. Разве ты поймешь, что творится в душе, когда дико и бестолково гибнут друзья?

Я провел мокрой ладонью по мокрому лицу, а когда опустил руку, увидел перед собой девочку в желтой полиэтиленовой накидке, совсем маленькую, лет семи.

Она стояла и смотрела на меня немигающими зелеными глазами.

— Ну здравствуй, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Кристина. А вы ждете шерифа Денкинса?

— Да, — ответил я.

— Его нет. Все давно уехали из города, а нас забыли.

— Кого это вас? — настороженно спросил я.

— Ну, детей из нашего приюта. Директриса тоже сбежала, а нас не взяла. Зачем ей такая обуза? — И девочка по-взрослому поджала губы.

— Так, — сказал я, поднимаясь на ноги. — А кроме вас, кто-нибудь в городе остался?

— Нет…

— Телефон у вас есть?

— Конечно, — улыбнулась девочка. — Только он давно не работает.

— И сколько детей в приюте?

— Четырнадцать.

«Замечательно, — подумал я, — великолепно. Сбежать, оставив детей. Разве жалко, ведь они чужие, не свои. И душа не болит, и сердце не кольнет спазмом совести. Черт бы нас всех побрал! Хотя… этим он сейчас и занимается».

Я протянул девочке руку, и она уцепилась за нее, как за спасательный круг.

— Веди показывай, где ваш приют, — сказал я.

Их действительно оказалось четырнадцать, испуганных, грязных, голодных. Старшему было лет десять, младшему — не больше трех. Они сидели в холодной, нетопленой комнате и жались друг к другу в тщетной надежде согреться. Кажется, у одного из них был жар, остальные усердно шмыгали носами. Я взял больного мальчика на руки, остальным сказал, чтобы шли за мной. Они продолжали сидеть, даже не пошевелившись.

— Пошли, — сказала Кристина. — Этот дядя нам поможет.

— Там дождь, — возразила самая старшая девочка. — Мы промокнем и заболеем. У нас же нет дождевиков, как у тебя.