Брюс Стерлинг - Zeitgeist

— Как же так вышло? — спросила любопытная Зета.

— А так! Это был определяющий момент в повествовании двадцатого века. Сердцевинный, основообразующий миг столетия. Бомба была ошеломляющей, всесокрушающей, разрушающей весь предшествовавший сюжет, она появилась из ниоткуда как полнейшая неожиданность, произвела сотрясение в десять баллов по десятибалльной мировой шкале катастроф. После Бомбы история уже не стала прежней, ибо с тех пор ей приходится существовать под атомным грибом, на котором начертано: «История временна». Джо перестал подчиняться причинно-следственным законам с того мгновения, когда его размазало по двадцатому веку, как электронное облако. Он присутствует в повествовании двадцатого века повсюду, но показаться может только тогда, когда его регистрируют, на него смотрят. Когда его ищут.

— Как здесь и сейчас?

— Именно как здесь, именно как сейчас.

— Класс! Значит, сейчас необыкновенный момент?

— Правильно, Зета. Гляди в оба и пытайся запомнить. Ведь это в последний раз.

— Что?! Почему?

— Здорово, что ты видела его раньше и видишь сейчас. Потому что в будущем ты его уже не увидишь.

— Почему? А на следующий год? Джо печально покачал головой:

— Не хренов радон.

— Дедушка прав, — веско произнес Старлиц. — После Y2K это невозможно.

— Но почему? — не унималась потрясенная Зета.

— Из-за Бомбы, — сказал Старлиц. — Таково ее повествование. В следующем столетии не будет «атомного века». Атомный Век кончился, он — вчерашний день. После Y2K значение Бомбы меняется. Не знаю, видела ли ты когда-нибудь взрыв атомной бомбы. В двадцатом веке она была Святым Граалем [44], но Святым Граалем она могла оставаться всего восемь минут. Эти восемь минут ты бродишь в солнечных очках в ударной волне, повторяя всякую супермифическую чепуху: «Я ярче тысячи солнц, теперь я Смерть, я разрушаю миры…» По истечении восьми минут у тебя остается один мусор. Мусор по определению, понимаешь? Старлиц смотрел в доверчивые глаза дочери. Он делал все, чтобы она его поняла. Время настало.

— Вернемся к испытанию на полигоне Тринити. Сначала горы озаряет безмолвная вспышка. За ней следует колоссальная ударная волна. Потом гигантское вареное яйцо, феникс, взмывающий в небеса. Дальше ветер пустыни неторопливо рассеивает грибовидное облаком, пекло остывает — и вот уже представители федеральных властей в мундирах и фуражках стоят вокруг расплавленной, завязанной узлом арматуры. Вот и все. Вся атомная фабула. Атомная энергия — это сверхсовременный, космический прорыв продолжительностью в восемь минут. А дальше — радиоактивные отходы. Вечный мусор. Он останется мусором через сто, через десять тысяч лет. Следующий век расположен ниже по течению от Атомного Века. Ядерная бомба для него не первоначальный блеск, а прежде всего мусор.

— А как же дедушка? Это несправедливо!

— После Y2K это уже история не для него.

Джо смотрел на Зету с выражением, отдаленно напоминающим сожаление. Было видно, что ему больно ее огорчать. Но обойти эту тему было невозможно, и Джо попытался объясниться:

— Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я Каин, мономаньяк. Мисс, я…

— Хватит, папа, — перебил его Старлиц. — Позже я расскажу ей про Бомбу и про Каинову печать.

— Дружище! — взревел один из пьянчуг, подошедший ближе. — У тебя здесь текила!

Зета сжала кулачки.

— Не может быть, чтобы это кончилось просто так!

— Детка, — изрек Старлиц, — чему конец, тому конец.

Зета отказывалась смириться. Рассудок ее бунтовал. Внезапно она расплылась в улыбке.

— А вот и нет, папа! Двухтысячный год все еще относится к двадцатому веку! Так говорится в моем учебнике математики. Так что у дедушки есть еще целый год. Правильно?

— Спросим об этом у кого-нибудь из наших друзей. — Старлиц повернулся к ближайшему забулдыге. — Парень, ты получишь дозу кактусового сока, но сперва ответь мне на один вопрос. Когда начинается двадцать первый век?

— В Новый год. С Y2K. Это всем известно. С неба посыплются самолеты, всюду вырубится электричество…

— А если начать отсчитывать столетия с нулевого года? Как бы не хватиться одного годика…

— Это еще зачем? — Забулдыга помахал своим дружкам. — Эй, borrachosl — заорал он. — Tenemos tequila! [45]

Столкнувшись с нетерпеливым спросом, Старлиц быстро остался с пустой бутылкой. Даже в чистом виде «Гран Сентенарио» хватило ненадолго. Струйки текилы, брызнувшие в бурдюки с кошерным вином, каковыми стали к этому моменту животы пьянчуг, подействовали на них, как высокооктановое реактивное топливо. Один из батраков запустил спьяну генератор. Снова вспыхнули рождественские огоньки. Двое стали швырять в раскаленную бочку деревяшки и разожгли в гараже кровавое зарево.

— Папа, расскажи мне про мать, — решительно проговорил Старлиц. — Как ей там, у старых родственников?

Джо опрокинул в рот текилу и содрогнулся. Потом он закивал, дрябло мотая подбородком. Возможно, дело было в неверном свете, но сейчас Джо можно было дать все сто лет. Он скорбно покачал головой.

— Лекарство для убийства стариков. Старлиц хлопнул себя по лбу.

— Ее уже, по сути, нет, правда? Y2K ей не страшен: она уже ушла.

Карие глаза Джо сверкнули. Внезапно их покинул возраст, они превратились в две лужицы запотевшего стекла, но не холодные, а подогреваемые изнутри мужественной волей, почти солдатским геройством. Это был человек, научившийся сносить любые удары судьбы.

Джо важно вздохнул и поднял худую руку, как знаменосец в увитом колючей проволокой тупике траншеи.

— Разве нас не несет вперед, считанных нас, мчащихся в новую эру?

Старлиц отвернулся. Он проглотил текилу, и она, как и подобает крепкому напитку, нанесла ему коварный удар: превратила истинные чувства в сантименты. Пьяный хорошо понимает свое состояние: правда бьет наружу из всех потайных местечек, но опьянение снимает остроту переживания, размывает краски, превращает тревогу в дешевый мультфильм.

— Боже, — пробормотал Старлиц, — вот я и влип! Еще несколько ударов старых атомных часов, и я останусь совсем один на свете. Я один во Вселенной, отец. Без матери и отца. Сирота.

В глазах у Зеты появились слезы.

— Еще есть я, папа! Взгляни на меня! Я не сирота. Старлиц обнял ее плечики, и они застыли, молча

глядя на Джо. Старлиц не знал раньше, что ребенок может быть таким источником силы. Она тащила его в будущее, подобно тому, как спасатель затаскивает в шлюпку тонущего.

Пьяницы снова запели. В стопке старых пластинок они обнаружили мексиканскую «Feliz Navidad» [46], которая пришлась им больше по вкусу. У кого-то нашлась марихуана. Спиртное и «травка» придали им новых сил. Те, кто еще держался на ногах, пытались плясать. Джо любовался их ужимками с лукавым выражением лица, похожий сейчас на знатока джаза сороковых годов.