Майкл Суэнвик - Путь прилива

Дождь, но теперь такой мелкий, что капли словно не падают, а висят в воздухе. Сверкающая алмазом пыль сделала мир волшебным, посеребрила его, погрузила в немоту. Через улицу перекинулись прозрачные голубые арки. Настежь открытые двери проросли маленькими фиолетовыми мандолинами, крыши исчезли под фантастическими переплетениями тончайших сверкающих кружев – оранжевых и розовых, и бледно-желтых. Пенные, призрачные строения росли прямо на глазах.

Серые, обшарпанные халупы преобразились в сказочные дворцы – дворцы, силящиеся разорвать путы косного неорганического существования, обрести жизнь. Неуклюжий, как краб, пробирался чиновник среди дрожащих, раскачивающихся башен и шпилей, раздвигая их яркую, рассыпающуюся при малейшем прикосновении филигрань. Вдали светилось густо-оранжевое пятно. Чиновник немного подумал, а затем направился к этому теплому, манящему огню.

Оранжевый прямоугольник оказался задней дверью знакомого уже фургона. Минтучян сидел за маленьким откидным столиком. Посреди столика, в резко очерченном круге желтого света танцевала металлическая женщина.

Танцевали и руки кукольника, сплошь унизанные кольцами дистанционного управления; повинуясь их движениям, смещались,, изгибались и переплетались силовые поля, пришедшие на смену ветхозаветным ниточкам.

– А, это вы, – поднял голову Минтучян. – Что, не спится? Вот и мне тоже. Красивая штука, правда? – Он кивнул в сторону куклы.

Присмотревшись внимательнее, чиновник понял? что женская фигурка составлена из многих тысяч золотых колец. Голова совершенно гладкая, ни глаз, ни рта, только небольшие выступы слегка намечают высокие скулы и острый подбородок. Вся одежда куклы состояла из простейшего пончо, стянутого поясом и достаточно длинного, чтобы исполнять роль платья. Минтучян пошевелил пальцами, и женщина завертелась волчком, легкая ткань взметнулась в воздух, разлетелась широким кругом.

– Да, красивая. – Руки женщины двигались с невозможной, змеиной гибкостью. – А что это вы делаете?

– Думаю. – Глаза Минтучяна, устремленные в круг света, застыли. – Я тоже любил ведьму, давно, в молодости. Она… да нет, чего там рассказывать. Все было так же, как у вас. Почти так же. Она утонула, а я… Ладно, бог с ним. Сколько ни говори, ничего нового не скажешь. И кому это знать, как не мне.

Не останавливая танцовщицу, он прикрыл глаза и откинулся назад, к стенке, сплошь увешанной куклами. Да, из этого кукольного театра не сбежишь, подумал чиновник, глядя на миниатюрных актеров и актрис, спеленутых прозрачным пластиком и надежно увязанных шнурками. Музей, настоящий музей. Здесь были мистер Панч со своей супругой Джуди и двоюродным братом Пульчинелле, мертвенно-бледный Пьеро, знаменитый прощелыга Арлекин и прекрасная Коломбина, общая их любовь. И все эти плуты, герои и разини, и Хитрый Митрий, и Тиль Уленшпигель, и Отважный Космонавт Минск, все они висели рядом, в терпеливом ожидании очередного глотка заемной жизни.

– А вы понимаете, что марионетки – чистейшая разновидность театра?

– В смысле простейшая?

– Простейшая! Попробуйте сами, тогда и увидите, какая она простейшая. Нет, именно чистейшая. Наши разумы существуют раздельно, не способны соприкоснуться. Но вот я помещаю между нами эту красавицу. – Танцовщица скользнула вперед, присела в глубоком реверансе и снова вспорхнула – легко, как листок, подхваченный ветром. – Она существует и в моем сознании, и в вашем. И на это время наши сознания пересекаются.

Руки Минтучяна плясали, а вместе с ними и металлическая фигурка. Внимание чиновника раздваивалось, разрывалось, не способное остановиться на чем-то одном.

– Вот, посмотрите. – Пальцы Минтучяна застыли, остановилась и кукла. – У нее нет лица, нет пола. И в то же самое время… – Кукла кокетливо вскинула голову, искоса взглянула на чиновника. Затем она переступила с ноги на ногу. Под складками материи угадывались женственные бедра. Чиновник поднял глаза и встретил пристальный, исытующий взгляд Минтучяна.

– Вы знаете, как работает телевизор? Экран разделен на строчки, развертка рисует две верхние строчки одновременно, две следующие – пропускает, снова рисует две строчки, и так до самого низа. Затем она возвращается вверх и последовательно заполняет все, пропущенные в первый раз. В действительности, вы никогда не видите всю картинку сразу, вы собираете ее в своем собственном мозгу. Все – а их было очень много – попытки ввести экран с цельным, нерасчлененным изображением неизбежно оканчивались неудачей. И не по каким-нибудь там техническим причинам – просто люди их отвергали. Таким экранам недостает самого привлекательного элемента настоящего телевидения. Они создают изображение – и только. Они не вовлекают мозг в заговор против реальности.

Кукла продолжала танцевать, легко, как листок на ветру.

Губы чиновника пересохли, во рту появился странный острый привкус. Он старался сосредоточиться на рассуждениях кукольника – и не мог.

– Извините, но я не совсем вас понимаю.

Золотая женщина передернула плечиком, бросила на чиновника презрительный взгляд. Минтучян улыбнулся.

– Где находится эта, вот эта иллюзия? В моем сознании? Или в вашем? Или в том пространстве, где наши сознания взаимно накладываются?

Он поднял руки, и женщина рассыпалась дождем золотых колец.

Чиновник отвел взгляд, теперь кольца кружились и падали не в воздухе, а в его сознании. Он зажмурился и увидел их снова, падающими сквозь черноту. Он открыл глаза – и все равно не смог избавиться от этих золотых призраков, от их неустанного кружения. Стены, с висящими на них куклами, наваливались, сжимали, не давали вздохнуть, а в следующее уже мгновение терялись из виду, уходили в самые далекие пределы вселенной; фургончик Минтучяна пульсировал, как живое сердце. К горлу подступала тошнота.

– Со мной что-то не так, – осторожно пожаловался чиновник.

Но Минтучян не слушал.

– Вот иногда спрашивают, чего это я выбрал себе такую профессию, – сказал он задумчивым и вроде не совсем трезвым голосом. – Обычно я просто отшучиваюсь, говорю: “А разве это плохо – быть Богом?” Скорчу физиономию, пожму плечами. Но иногда мне кажется, что я хочу доказать самому себе, что другие люди тоже существуют.

Он глядел не на чиновника, а сквозь него, в какую-то даль, и говорил словно сам с собой, словно никого больше в фургоне не было.

– Но ведь этого нельзя доказать, верно? Мы никогда не узнаем этого точно, наверняка.

Чиновник встал и молча вышел.

Он спустился к реке. Пристань было не узнать. На смену унылой цепочке электрических лампочек пришла буйная поросль золотых грибов, извергавших в темную речную воду горячие языки раскаленной лавы. А потом чиновник увидел обнаженных женщин. Изжелта-бледные, грациозные, они лениво гуляли по рейду; плавные волны, оставляемые их движением, накатывали на пристань, тревожили стоящие на якоре корабли, глаза женщин были вровень с верхушками мачт.