Мишель Подымски - Интерфейс

Августа Бергер и раньше не отличалась пышными формами, а сейчас выглядела как обтянутый кожей скелет. Впалые щеки, огромные кошачьи глаза, под которыми образовались внушительные синяки. Она стояла в одном из первых рядов и смотрела вниз. Она не ликовала вместе с толпой, не подпрыгивала, не провозглашала лозунги. У неё больше не было стремлений, не было веры в будущее, но она выжила, став одной из первых людей, покинувших обреченный мир Каллисто. Хотела ли она жить — кто знает, но против инстинкта самосохранения не попрешь, и когда ей протянули спасительную соломинку — она сразу же ухватилась за неё.

Все эти окружающие её люди были лишь тенями. Сейчас у Августы не было ни друзей, ни врагов. Одна на весь мир. Здесь, на Патрии, с ней работали лучшие психологи Нового Ватикана, но от подобной травмы быстро не избавишься. Она все так же продолжала закрываться в себе, почти ни с кем не общалась, не заводила знакомств. Да и вряд ли когда-то она станет прежней. Её предали, а единственной возможностью не допустить новых предательств было полное отчуждение от общества.

— Мы понемногу очищаем атмосферу Земли, возвращая её к первозданному виду, — продолжил папа. — Я обещаю вам, что через полгода купол будет нам не нужен, а мы снова сможем расселиться в наших покинутых городах!

Толпа вновь разразилась аплодисментами.

— Это все у нас есть благодаря Всевышнему и этому человеку, — он указал на высокого, просто одетого мужчину рядом с собой. — Геннадий Борисов.

Бывший глава «Маджестик» никогда не был религиозным человеком, но так уж случилось, что после падения корпораций и уничтожения сети Новый Ватикан стал самой могущественной организацией человечества, и выбора, к кому присоединяться, у него не было.

Толпа заревела. Только один человек, облаченный в просторную тунику с капюшоном, стоял молча, сцепив руки в замок. Казалось, его не интересовало ничего из происходящего, но тем не менее он внимательно следил за всем.

Даже капюшон не мог скрыть голову, полностью лишенную волос, и пять небольших шрамов на щеке. Он не стал убирать их. Они служили ему памятью. Памятью об одержимости и добрых замыслах, которые могут обернуться абсолютным злом. Кем считать себя — добром или злом, он не знал. Скорее злом, но меньшим в сравнении с тем, которое нанесла бы людям Лаура. Он убил тысячи, миллионы людей ради того, чтоб человечество стало свободным, но эмоциональный блок помогал ему жить дальше.

— У них все получится, я верю в человечество, — про себя пробормотал Франц Кроуссен.

Стоявший рядом с ним Юрген Саммерс, несмотря на молодое лицо, теперь напоминал умудренного опытом старца — борода, покрывающая лицо, длинные распущенные волосы и взгляд, которым смотрит учитель на своих учеников.

— Надеюсь, — вздохнул он. — Очень на это надеюсь.