Анджей Ясинский - Толлеус, искусник из Кордоса. Том 2 (СИ)

По Оболиусу, который, если честно, вид имел довольно затрапезный, он мазнул до боли знакомым взглядом – когда люди наступают в коровью лепешку, эмоции те же.

После чего аристократ и вовсе повернулся к «продавцу» и, видимо, продолжая начатый разговор, бросил:

- Экземпляр хорош, беру! – А потом с брезгливостью в голосе добавил:

- И уберите этого (взмах тростью в сторону Рыжика), а то дождетесь, что беспризорники растащат все зубы на талисманы!

Слушая все это, Оболиус не просто злился, а тихо сатанел. Лицо его покрылось красными пятнами, кулаки и челюсти сжались. В голове звенело и насмерть бились две мысли. Одна – бесформенно-кровожадная, вторая – переплетеная страхом ненависть к властьимущим. Наверное, он так бы и не вышел из ступора, если бы Кособокий, привыкший распоряжаться у себя на пристани, не решил выполнить желание клиента. Вразвалочку подойдя к замершему возле речного чудовища Оболиусу, он отвесил мальчишке оплеуху и скомандовал:

- Проваливай отсюда!

Это стало для ученика искусника последней каплей. Его прорвало. А может, сыграло роль то, что теперь главным объектом для ненависти стал не аристократ, а пусть взрослый, пусть не бедный и уважаемый в городе, но простой человек. Только что олитонец мялся, не зная, что делать. А тут все само-собой получилось: пасть монстра в очередной раз распахнулась, только что созданная искусная нить дернула Кособокого прямо туда. В обычной обстановке парень вряд ли смог так просто сдернуть немаленького мужчину, но сейчас он, наверное, и лошадь бы подтащил. А потом челюсть захлопнулась, прикусив человека.

Оболиус специально не пытался «укусить» посильнее – просто закрыл живоглоту рот, но веса челюсти хватило, чтобы зубы впились в плоть и выступила кровь. А ученик искусника, уже кричал, брызгая слюной и трясясь от ярости, в бледное и круглое, как луна, лицо хозяина пристани:

- Ты!!! Ты решил продать моего живоглота? Украсть. Моего. Живоглота. И. Продать?

- Твой? Старик же хотел его куда-нибудь пристроить! – икая, зачастил прикушенный. – Мне сказали, вообще хотел выбросить на корм ракам…

Запал у Рыжика стал проходить – эмоции стали уступать место разуму, появился страх. Еще никогда он не разговаривал так не то, что со взрослыми, а даже с детьми. И на самом деле Толлеус, когда вытаскивал из под-воды трофей, выразился достаточно туманно. Вот ушлый хозяин пристани и решил ловить момент. Отдал бы вернувшемуся старику часть денег, и спроса никакого. Вроде, получается, зря взъярился. Хотя нет, не зря – нечего было руки распускать! Никому больше такое не позволено! Как там говорил учитель: «Наказание должно быть!» Вот оно – наказание. И понятное, так что все правильно.

Оболиус потянул за нить, в который раз за сегодня поднимая челюсть, и повернулся к аристократу. Тот замер в боевой стойке, выхватив из ножен короткий узкий меч с красивой гардой – не боевое оружие, но все же.

- Не бойтесь, ллэр, мертвые живоглоты без разрешения не кусают! – покровительственным тоном, будто разговаривал не с отцом Нефиса, а с ним самим, заявил ученик искусника и в душе расплылся в счастливой улыбке: он перед целой толпой народа заявил себя ровней этому аристократу, сказав «ллэр» вместо «господин», при этом макнул носом в лужу, как щенка, и тот это проглотил, не поморщившись! Нет, не чародеи, искусники и аристократы правят миром, а искусники и чародеи! Вот так!

Толлеус.

Ирония судьбы.

Домлахта.

Наконец-то отпала необходимость считать последние медяки – после Саматона в сундучке зазвенело серебро, причем в достаточных количествах, чтобы больше не экономить на ночлеге, провизии и фураже и не заморачиваться с поисками случайных заработков. Впрочем, оставлять мохнаток на ночной выпас на лугах было удобно. Если кормить их чем-то более питательным, чем трава, то животные быстро наедались, остаток ночи нагло дрыхли и днем просыпались значительно раньше намеченной остановки, когда плот еще находился на перегоне.

В Саматоне путники обновили свой гардероб, который за время странствий изрядно износился, а также закупили многие необходимые в путешествии вещи, с отсутствием которых приходилось долгое время мириться.

Богачом Толлеус не стал – в Оробос он въехал со значительно большей суммой. Но все равно будущее стало выглядеть гораздо оптимистичнее.

По примерным подсчетам, до восточной границы Империи оставалось не так далеко. Расстояние за спиной осталось большое – это чувствовалось по языку местных жителей. Появился непривычный акцент, иная манера строить предложения. Вроде, все понятно, но любой сразу понимает – чужеземец.

Самое печальное, что Сон-река стала ощутимо забирать южнее, и если не отказываться от идеи не уходить далеко от Кордоса, пора было опять пересаживаться в повозку, как бы этого не хотелось.

Сухопутный путь хорош только одним – мана не будет тратиться столь быстро, и удастся, наконец, восстановить белизну манокристалла. Пока что из-за ежедневных расходов прирост шел еле-еле.

Город со странным названием Домлахта. Именно здесь путники расстались со своим плотом и тем комфортом, который он подарил. Чуть больше двух недель назад они покинули Мотон, и сколько раз за это время Толлеус корил себя последними словами и вторая ипостась вторила ему, что еще в Вельне, да что там – в Широтоне не надумал путешествовать по воде. Столько пришлось протрястись по пыльным дорогам из-за этого.

Как бы то ни было, дальше предстояло опять пересаживаться в повозку и брести по чуть-чуть, покупая провиант не только себе, но и животным. До вечера было еще далеко, но дальше плыть не имело смысла. Дело в том, что сразу за городом Сон-река резко забирала на юг, где в итоге сливалась с Солнцеликой. Туда Толлеусу не надо.

Все-таки что за название такое: «Домлахта»? Слово, судя по звучанию, явно неоробосское. Тут все чаще называли города так, чтобы окончание было «тон» - какая-то прихоть первого императора. Встречались искючения, но редко.

Старик спросил у скучающих стражников, откуда пошло название и что оно означает.

- Очень старый город, - пожал плечами один, переглянувшись со своими товарищами. - Название с прежних времен осталось.

По старой привычке путешественники не стали заводить стадо внутрь городских стен — все мохнатки по выработанной от самой Вельны традиции остались под искусным куполом дожидаться хозяев снаружи. Даже корм уже был заблаговременно куплен у крестьян по дороге: целая куча мелкой до неприличия репы, пригодной разве что для скота, возвышалась рядом с загоном. Оболиус уже дважды проклял ее. Первый раз – когда грузил на новенькую повозку, второй – когда выгружал возле загона. Правда, Толлеус не переживал об этом: для того оболтус и нужен, чтобы помогать по хозяйству вот с такой работой.