Брюс Стерлинг - Священный огонь

— И у вас есть желания, не совпадающие с общепринятыми?

— Mais oui.

— И у меня то же самое. У меня масса желаний и стремлений.

— Никто не просит вас стать одной из нас.

Это было самое обидное из сказанного Полем. Он с вызовом посмотрел на нее, и внезапно Майа почувствовала такую усталость, что у нее отпало желание спорить с ним. Он был слишком молод и энергичен, а она слишком расстроена и слаба, чтобы загнать его в угол. Она заплакала.

— Что случилось? — спросила она. — Я должна просить у вас разрешения жить? Умолять, чтобы вы этого захотели. Скажите, это правда? Вы этого хотите?

Поль с тревогой оглядел вагон:

— Прошу вас, не устраивайте сцены.

— Я буду плакать! Я хочу плакать, я имею на это право! У меня все совсем не в порядке. У меня нет гордости, нет чувства собственного достоинства, у меня ничего нет. Вы даже не можете себе представить, через что я прошла и сколько страдала. Как же мне не плакать? Я оказалась у вас в ловушке. Я сдалась вам на милость. И теперь вы можете меня уничтожить.

— Это вы можете нас уничтожить. И быть может, вы этого хотите.

— Я этого не сделаю. Дайте мне шанс! Я могу быть деятельной. Я даже могу быть красивой. Дайте мне попробовать. Дайте мне попробовать, я могу стать для вас интересным объектом исследования, Поль.

— Я бы с удовольствием дал вам эту возможность, — сказал Поль. — Мне нравится входить в клетку с тиграми. Но надо ли играть в эти игры и рисковать безопасностью моих друзей? Ведь я о вас ничего не знаю, кроме того, что на вид вы очень хороши собой и очень постчеловечны. Почему я должен вам доверять? И почему бы вам просто не вернуться домой?

— Потому что я не могу уехать домой. Они снова превратят меня в старуху.

Глаза Поля расширились. Она задела его за живое, она прикоснулась к его болевой точке. Наконец он дал ей платок. Она посмотрела на платок, тщательно прощупала его и, убедившись, что он не компьютерный, вытерла глаза и высморкалась.

Поль прижал пуговицу к краю стола.

— Вы сообщили Эмилю и велели остаться с вашей группой, — предположила она, — а Эмиль хуже меня.

— Я отвечаю за Эмиля, — мрачно пояснил он.

— Что вы имеете в виду?

— Я разрешил ему принять амнезиак. Я разрешил.

— Это сделали вы? А остальные знают?

— Это была хорошая мысль. Вы не знали, каким Эмиль был прежде.

По потолку вагона полз огромный краб. Он был изготовлен из костей, роговицы, петушиных перьев, кишок и проволоки. У него было десять очень длинных клешней со множеством суставов и маленькие, словно каучуковые, упругие лапы с шишковатыми стальными коленями. К его плоскому чешуйчатому панцирю был привязан поднос.

Краб пробирался, цепляясь за еле видимые впадины на потолке, потом остановился и упал вниз, за их спальные кресла. Он понаблюдал за Полем и Майей своими голубыми, как у гигантского моллюска, детскими глазами и осведомился:

— Oui monsieur?

— Мадемуазель хотела бы заказать бутылку минеральной воды и двести микрограммов альсионажа, — проговорил Поль. — А мне, пожалуйста, принесите лимонад и… еще полдюжины круассанов для нас обоих.

— Tres bien . — Краб отполз.

— Что это за существо? — спросила Майа.

— Официант.

— Об этом я догадалась, но кто он такой? Он живой? Или это робот? Или какая-то разновидность омара? Похоже, у него настоящий рот.

Поль раздраженно взглянул на нее.

— Вас это удивляет? Вы же знаете, что это штутгартский поезд.

— Да. Конечно. Простите.

Поль по-прежнему молча и задумчиво смотрел на нее.

— Бедный Эмиль, — произнес он наконец.

— Не говорите мне это! Вы не вправе мне это говорить! Я на него хорошо действовала. Мне известно, что я на него хорошо действовала. Вы ничего об этом не можете знать.

— Вы хорошо действовали на Эмиля?

— Ну что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Вы же не можете меня выбросить из поезда. Вы утверждаете, что хотите изменений, хотите, чтобы мир стал другим. Ну вот я и правда странная. И я такая, какая есть.

Поль думал над ее словами, постукивая кончиками пальцев по краю стола.

— Позвольте мне сделать вам анализ крови, — предложил он.

— Ладно. Конечно. — Она закатала рукав своего свитера.

Он поднялся, снял с верхней полки рюкзак, открыл его, порылся и достал определитель крови с тонкой иглой, а затем приложил маленький прибор к ее локтю. Аппарат забулькал, задрожал и выкинул тонкий, словно волосок, игольчатый клюв. Она не почувствовала боли. Может быть, едва ощутимый укол.

Поль забрал определитель крови. Прибор опять дрогнул и раскрыл свои крылья, образовав экран дисплея шириной в два пальца. Поль наклонился поближе и всмотрелся.

— Итак, — наконец сказал он, — если вы желаете сохранить свою тайну, то больше не позволяйте никому делать вам анализ крови.

— Хорошо.

— У вас анемия. В сущности, ваша жидкость — это даже не кровь.

— Да, это, должно быть, клеточные очистители и катализированные носители кислорода.

— Понимаю. Но здесь более чем достаточно ДНК для удостоверения вашей личности. Тогда вас можно будет отправить в службу социальной помощи. Если это когда-нибудь станет необходимо.

— Знаете, Поль, вам незачем стараться и искать мои медицинские документы. Мы уже слишком далеко зашли, и я даже скажу вам, кто я.

Поль поймал «москита» полоской от хроматографа и аккуратно сложил запачканную бумагу.

— Нет, — ответил он, — в этом нет необходимости. В сущности, я даже считаю, что это не слишком умно. Я не хочу знать, кто вы такая. Я за это не отвечаю. И уж точно мне нужно от вас совсем другое.

— Что же вам от меня нужно? Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Докажите мне, что вы не человек и в то же время художник. Вот чего я хочу.

Штутгарт был большим шумным городом. Большим, шумным, жарким, зеленым. Городом тяжелых воздыханий, ворчаний, журчаний, хрипов и прочих сложных естественных звуков. В Штутгарте люди привыкли громко и оживленно разговаривать друг с другом на улице. Они выходили из сфинктеров дверей и переходов, образуя хаотичные пешеходные потоки.

Знаменитые башни были просто циклопическими постройками, но ритмичное дыхание превращало их в слабое подобие океана, а не в нагромождение горных вершин. Майа улавливала дыхание этих чудовищных башен, похожее на хрип больного. Это дыхание ураганом проносилось над меховыми улицами, в воздухе парило и пахло лимонами.

— Моя семья участвовала в строительстве этого города, — сообщил Поль, осторожно обойдя большую, влажную, непонятную мешанину, с виду напоминающую мюсли. — Мои родители были минерами и взрывали свалки.

— Были?

— Они перестали этим заниматься. А мусорные кучи ничем не отличаются от отходов любой добывающей промышленности. Лучшие и богатейшие свалки успели быстро разобрать. И теперь право разрабатывать свалки в основном предоставляют нефтяникам, газовикам, временным рабочим. Удач в этом деле уже не предвидится, на мусоре много не заработаешь.