Йен Макдональд - Река Богов

— Но почему вы отказываете ей в таком утешении? — с пафосом восклицает госпожа Садурбхай, не обратившая ни малейшего внимания на аргументы зятя. — Какой достойный родитель откажется от возможности произвести на свет совершенное дитя? И вы не дадите матери подобной радости?

— Но они же не люди! — кричит господин Нандха. — Вы видели их когда-нибудь?! Я — видел. Я вижу их каждый день на улицах и в офисах. Да, они выглядят очень молодо. Но мы ведь ничего о них по-настоящему не знаем. Сарисины и «брахманы» несут разрушение всем нам. Рядом с ними мы лишние. Мы — тупик. И я — тот, кто упорно борется против нечеловеческих монстров, — никогда, ни при каких условиях не допущу, чтобы моя жена стала матерью одного из них.

Руки у господина Нандхи дрожат. Совсем плохо... Видишь, до чего тебя довели эти женщины?

Господин Нандха резким движением отталкивается от стола и встает. Он чувствует себя невероятно огромным, в несколько километров высотой, простирающимся на громадные пространства, заполняющим все здание сверху донизу, словно аватара из его «коробки».

— Я ухожу. У меня есть дела. Возможно, я не вернусь до завтрашнего утра, но когда я вернусь, твоей матери больше не должно быть в нашем доме.

Когда господин Нандха спускается по лестнице, до него доносится голос Парвати:

— Она пожилая женщина, уже поздно, куда она пойдет? Ты не можешь вышвырнуть пожилую женщину на улицу...

Господин Нандха не отвечает. У него гораздо более важная задача — уничтожение опасного сарисина.

Когда он идет от вестибюля правительственного жилого дома к правительственной машине, в разные стороны от него разлетаются голубиные стайки, громко хлопая крыльями. В кулаке Сыщик Кришны сжимает изображение Калки из слоновой кости.

С этой башенки барабанщики в былые времена приветствовали гостей, когда те по дорожке переходили болото. С обеих сторон в воздух взлетали водяные птицы: белые цапли, журавли, колпицы, дикие утки. Именно их обилие и заставило когда-то Моазам Али Хана построить охотничий домик здесь, на зимнем займище Гагхары у озера Рамгхар. Ныне озеро высохло, болото превратилось в потрескавшийся слой грязи, птицы улетели. За все время своей жизни Шахин Бадур Хан ни разу не слышал здесь звука барабанов. А охотничий домик оказался почти заброшен еще при жизни его отца. Асад Бадур Хан теперь спит мирным сном в объятиях Аллаха под простой мраморной плитой на семейном кладбище.

За время жизни самого Шахина Бадур Хана вначале комнаты, затем целые анфилады, потом этажи дома приходили в полное запустение, постепенно разрушаемые жарой и пылью.

Дорогие ткани гнили и рвались, штукатурка покрывалась пятнами и осыпалась из-за высокой влажности. Даже кладбище заросло травой и сорняками, в последнее время засохшими и пожелтевшими из-за продолжительной засухи. Тенистые деревья Ашоки одно за другим срубили на топливо сторожа.

Шахину Бадур Хану никогда не нравился старый охотничий домик Рамгхар Коти. Именно по этой причине он и решил здесь укрыться. Очень немногим людям — только тем, кому он полностью доверял, — было известно, что дом еще стоит. В течение десяти минут Хан трубил в рог, прежде чем прислуга поняла, что кому-то пришло в голову посетить их уединенное место. Собственно, слуг было только двое — престарелая супружеская пара, бедные, но гордые мусульмане. Глава семьи — школьный учитель на пенсии. Чтобы дом не пришел в окончательное запустение, им бесплатно сдали одно его крыло, а кроме того, платили несколько рупий в неделю, которых хватало на рис и простую похлебку.

Старик Муса, открывая ворота хозяину, не мог скрыть удивления. Возможно, оно было вызвано неожиданностью визита Шахина, первого за четыре года. Или, может быть, старик уже все знал из новостей по радио Бхарата. Шахин Бадур Хан въехал под аркады старых конюшен и приказал Мусе запереть ворота.

Шахин Бадур Хан бродил среди пыльных могил патриархов своего клана на фоне восточного горизонта, напоминавшего черную стену. Его предки-моголы называли муссон Молотом Аллаха. Молот опустился, а он все еще жив. Он все еще может строить планы. Может мечтать. Он даже может надеяться...

Мавзолей Моазам Али Хана стоит среди толстых пней когда-то роскошных деревьев в самой старой части кладбища. Здесь, на возвышении из гравия среди наносов ила, был похоронен первый из Ханов. Тенистая и постоянно разраставшаяся листва деревьев на протяжении многих десятилетий обрезалась охраной дома, но нынешнему его сторожу, по-видимому, нравится полное запустение. А оно сбросило оковы со строения, позволило небольшому, но выполненному в классических пропорциях захоронению расправить кости, вольней дышать кожей из песчаника. Шахин Бадур Хан наклоняет голову, проходя под аркой, выходящей на восток, и оказывается под куполообразной крышей. Изящные ширмы давно истлели, и еще по своим детским вылазкам он знает, что погребальный склеп заселен летучими мышами, но даже в столь печальном состоянии гробница основателя линии Ханов-политиков производит на посетителя неизгладимое впечатление. Моазам Али провел жизнь, полную интриг, описанную хроникерами-урду, в качестве премьер-министра Навабов в те времена, когда власть понемногу утекала от приходивших в упадок Моголов к их номинальным вассалам в Лакхнау. Он наблюдал за превращением грязного средневекового торгового города в истинный цветок исламской цивилизации, но затем, почувствовав по аромату помады для волос, источаемому посланцами Ост-Индской компании, всю хрупкость того, чего он был строителем, Хан удалился от дел — вместе с небольшим, но легендарным гаремом, состоявшим из персидских поэтесс, в охотничий домик, подаренный ему благодарным народом. Здесь он решил предаться изучению суфийской мистики. Первый и самый великий из Ханов. С тех времен, когда в здешнем уединении среди пения и криков болотных птиц жили и предавались философским штудиям Моазам Али и его поэтессы, многое изменилось, а сами охотничьи угодья вместе с домом пришли в окончательное запустение...

Мрак под куполом сгущается с каждой минутой — по мере того как к Рамгхар Коти приближается муссон, обещающий вновь наполнить водами его топи и возродить озера. Пальцы Шахина Бадур Хана прослеживают очертания михраба — ниши, обращенной к Мекке.

Сменились два поколения, и вот под элегантным чхатри лежит Муштак Хан, открытый всем ветрам и пыли. Он спас семейную репутацию и состояние, оставшись верным радже во времена, когда восстала Северная Индия. На гравюрах в газетах за 1857 год он изображен с двумя дымящимися пистолетами в обеих руках, защищающим имущество и семью от осаждающих его владения сипаев. Реальность была гораздо менее драматичной. Небольшой отряд мятежников осадил Рамгхар, но был легко и без потерь отброшен. Однако этого оказалось достаточно, чтобы Муштак заслужил у англичан титулы «Нашего преданного магометанина» и «Хана — убийцы индусов». Популярность у раджи, которую ему удалось завоевать благодаря своим реальным и легендарным подвигам, он сумел ловко использовать для проведения кампании по дальнейшему укреплению политического влияния мусульман. Как бы гордился Муштак, думает Шахин Бадур Хан, если бы увидел, что посеянные им семена произросли в крупную исламскую страну, Государство Чистых. И как бы он страдал, узнав, что Государство Чистых превратилось в средневековую теократию, а затем было буквально разодрано на части в ходе племенных междоусобиц. Слово Аллаха теперь звучит из дула «АК-47». Время, смерть и прах... Звук храмовых колокольчиков разносится по мертвым болотам. С юга то и дело долетают гудки поездов. Не очень сильные пока раскаты грома сотрясают воздух.