Вильям Шатнер - Лаборатория Тэк

Пепе снова извлек носовой платок и промокнул им свежие капельки пота.

– И вот буквально только что я узнал, что Рольфе посещает «Великую иллюзию». Это такой шикарный электронный бордель, совсем рядом отсюда. Любимое его местечко.

Пепе еще раз вытер свой лоб.

– Если забежишь туда сегодня, можешь узнать о нем побольше. Скажи мадам Нана, что тебя послал я.

– Может, я так и сделаю.

– В настоящее время моя такса за информацию такого рода пятьсот долларов.

– В настоящее время я плачу за информацию такого рода двести долларов.

– Это очень, mon ami [25], очень далеко от настоящей, справедливой цены.

Джейк протянул Пепе две сотенные бумажки.

– Ты поосторожнее с ценами, а то ведь всех клиентов распугаешь.

– Ну ладно.

Пепе Нервьез нервно передернул плечами.

– Раз уж мы с тобой старые приятели, я приму от тебя этот гонорар. От кого-либо другого – это был бы плевок в морду.

Он схватил купюры.

– Если тебе потребуется... Merde! [26] Почему на сцене нет Джелли Ролла? Ему еще рано на перерыв.

– Спасибо за помощь.

Джейк вышел из комнаты, плотно затворив за собой дверь, спустился вниз и вышел на улицу.

Не успев пройти по улице и полусотни футов, он снова вляпался в историю.

Система вентиляции бывшего парижского метро, ныне превращенного в жилой район, как всегда барахлила, и подземные улицы густо заполняла какая-то вонь. Работа голографических проекторов также оставляла желать много лучшего. Парк, мимо которого Гомес шел к расположенному на третьем подземном уровне дому Лаймхауза, то и дело отключался. Царственные деревья – то ли сосны, то ли еще что-то там, Гомес в этом плохо разбирался – через нерегулярные промежутки времени бесследно исчезали. Вместо них появлялись голые металлические стены, испещренные яркими пятнами ржавчины и оспинами шелушащейся краски, а заодно – грязные пузырящиеся лужи.

Когда в симулированном парке отключилась трава, тело дохлой собаки, лежавшее рядом с пластиковой чашей фонтана, осталось. Закоченелое, оно раскинулось на ребристых металлических плитах, покрывающих здесь землю.

– Собачка-то настоящая, – глубокомысленно умозаключил Гомес. – Да и то. Даже здесь, внизу, вряд ли кто-нибудь сочтет собачий труп достойным декоративным элементом.

Изящная готическая церковь, стоящая справа, начала дрожать и переливаться. В отличие от травы, она не исчезла мгновенно, а словно медленно, постепенно таяла. Почти совсем исчезнув, когда сквозь нее были уже отчетливо видны пятнистые металлические стены, церковь неожиданно появилась снова.

– Аллилуйя, – благочестиво прокомментировал это событие Гомес.

– Мсье, вы могли бы мне помочь.

К нему приближался одноногий человек с грубо изготовленным деревянным костылем. Покачнувшись, калека прошел прямо сквозь стену вновь возникшей церкви.

– Каким образом? – настороженно спросил сыщик.

– Все, что мне нужно, – это авиабилет в Австралию. Работу я там подыскал, но вот с деньгами у меня сейчас малость напряженно.

– И очень напряженно?

– Не хватает всего семи сотен долларов, мсье.

Слегка улыбнувшись, Гомес протянул десятку.

– Ну что ж, пусть это будет моим взносом.

– Десятка? Да каким хреном я доберусь до Австралии за вшивую десятку?

– Как бы там ни было, начало у тебя положено.

Сочувственно пожав плечами, Гомес двинулся дальше.

– Господи, да ты хоть знаешь, что я – ветеран, – крикнул ему в спину попрошайка. – Я лишился своей долбаной ноги в Бразилии.

Гомес шел не оборачиваясь.

– Хочешь поразвлечься, кудрявый?

В подъезде дома сидела скрестив ноги худенькая девочка лет четырнадцати.

Гомес остановился.

– Чем бы ты ни занималась, главное – не рассказывай мне печальную историю своей жизни.

– А кто говорит о печальном? Три сотни долларов.

Девочка улыбнулась Гомесу. У нее сохранились еще почти все зубы.

– За что, chiquita?

– За ночь развлечений. Со мной.

– Сколько тебе лет?

– А сколько бы ты хотел?

Секунд десять Гомес глядел на темный, теряющийся в тени металлический потолок туннеля.

– Вдовы, сироты и заблудшие, – пробормотал он. – Я так и натыкаюсь на них, особенно под Рождество.

– Если быстро согласишься, кудрявый, я снижу цену до двух сотен. За те же деньги – хороший завтрак утром.

– Вот. – Гомес наклонился к девочке. – Вот пятьдесят долларов. Возьми их, иди домой и устрой себе вечер отдыха.

– Ты намерился меня перевоспитать?

– Что, гиблое дело?

Гомес вложил пятидесятидолларовую бумажку в тоненькую руку с выпирающими костями.

– Ну что ж, adios [27].

Ссутулившись, он пошел дальше.

– Жаль, кудрявый, – сказала девочка вслед ему. – Ты вроде как симпатичный.

– Вот тут она абсолютно права, – сказал себе Гомес, ускоряя шаг.

Лаймхауз ковырялся в маленьком садике, разбитом перед его домом. Он стоял на карачках между грядок с тюльпанами. Возраст этого длинного, тощего человека с трудом поддавался определению, может – тридцать, а может – и все пятьдесят. Левая его рука отливала сильно потускневшим серебром.

– Тебя-то, парень, мне и не хватало, – заявил он, увидев Гомеса, переступившего через низенький белый забор.

– Como esta? [28]

– Не жалуюсь, милок, не жалуюсь. Ты только погляди на эти долбаные тюльпаны!

– Momentito [29], – прервал его Гомес. – Мне отлично известно, что ты, Лаймхауз, был когда-то лондонцем и хранишь верность порядкам и обычаям Веселой Старой Англии дней давно минувших, но, por favor, избавь меня от этого своего жуткого акцента, не корчь из себя актеришку, играющего британца в хреновом театре.

– Что, начальник, малость перебираю?

– Si, малость.

– А вот туристам – нравится. Особенно тем, которые попадают сюда из Великобритании. Понимаешь, для них чем гуще, тем и лучше.

– Результаты есть?

Скрипнув то ли собственными суставами, то ли металлической рукой, Лаймхауз поднялся во весь рост среди своих тюльпанных грядок.

– Будь добр, брось пристальный, оценивающий взгляд настоящего знатока на эти вот тюльпаны. А затем скажи мне, – если ты сможешь сказать, – какие из них настоящие, а какие – просто проекция.

Гомес быстро оглядел шеренги ярких цветов.

– Красные – липа.

От огорчения Лаймхауз даже несколько поник.

– А каким хреном ты догадался?

– Твой проектор едва тянет. Цветы на дальнем конце грядок все время блекнут, чуть не становятся прозрачными.

Присев на корточки, подземный цветовод-любитель вгляделся в красные тюльпаны.

– Да, ни шиша не попишешь, ты абсолютно прав. Вот уж точно, глаза у меня совсем не такие острые, как полагалось бы мне по профессии.

– Не зайти ли нам в твою гостиную? [30]

– Само собой.

Киборг провел Гомеса в уютную гостиную, где в сложенном из грубого камня (искусственного) камине неярко горели дрова (тоже, конечно, проекция).