Виталий Гладкий - Зловещее проклятие

– …Что вы говорите?! – всплеснул руками Модест Савватиевич. – Это же настоящее злодейство – похитить такой камень, такой уникум. Ай-яй-яй…

Он сокрушенно покачал головой.

– Прискорбный случай… Да-с…

– Модест Савватиевич, я к вам за консультацией. Что собой представляет “Магистр”? Неужели это и впрямь такой уникальный бриллиант? Совершенно невероятно – в нашем городе… Может, подделка?

– Молодой человек!

Глаза Крутских гневно заблестели.

– Я прощаю вам это невольное и оскорбительное сомнение в моей высокой квалификации ювелира только потому, что до сих пор мы с вами не были знакомы. Да-с… Я отвечаю за свои слова – это “Магистр”. Могу подтвердить письменно, если требуется.

– Об этом я и хотел вас попросить. И, будьте добры, составьте по возможности точное описание камня – цвет, вес, какая огранка… И что там еще. А также, если сумеете, нарисуйте и опишите внешний вид перстня и прочих вещей из ларца.

– Сумею, сумею… Я ведь еще и художник-гравер.

– Отлично. Вот бумага и авторучка…

Когда Крутских закончил писать, за окнами уже было темно.

“Опять мне Драч всыплет… – удрученно думал Дубравин. – На доклад никак не успеть… – Он посмотрел на часы и завздыхал. – И телефона здесь нет. Вот невезение…”

– Спасибо, Модест Савватиевич, – принимая от старого ювелира кипу исписанных и изрисованных листков, поблагодарил майор. – Возможно, вы еще понадобитесь мне по этому делу, так я вас заранее об этом прошу.

– Всегда к вашим услугам. Да-с…

– Модест Савватиевич, а вы, случаем, никому не рассказывали о “Магистре”?

Крутских слегка вздрогнул и быстро-быстро замигал на удивление длинными ярко-рыжими ресницами.

– Н-нет…

Он не ожидал такого вопроса и, судя по всему, немного растерялся.

– По-моему, нет… Да и кому это нужно?

– Ну что ж, тогда до свидания…

На другой день майор пригласил в управление Алифанову и Новосад, подруг Ольховской.

С Драчом обошлось: его куда-то срочно вызвали, и он на работе даже не появлялся.

“Зря спешил. Полсотни только крылышками помахали…” – думал Дубравин с сожалением.

Он добирался в управление на такси. Погода опять оставляла желать лучшего, и автобусы ходили нерегулярно.

– Бронек, – обратился майор к Белейко. – Придется тебе сегодня на полдня снимать квартиру.

– Что, клиентов привел?

– Клиенты в парикмахерской, – не принял его шутки майор.

– Ладно. Я сваливаю…

Белейко понял, что его друг не в духе, и поспешил к двери.

– Погоди, – остановил его Дубравин. – Там в коридоре девушка рыженькая сидит, Алифанова. Позови.

– Будь сделано…

Алифанова произвела на майора приятное впечатление.

Она была невысокого роста, полненькая, розовощекая, с лицом в россыпи мелких веснушек, чуть курносая и застенчивая.

От нее исходила простодушная доброта, без малейшего жеманства и желания блеснуть – скромная прическа, не менее скромная одежда. Немного испуганные зеленые глаза смотрели прямо, без хитринки, не таясь.

– …Да, я уже знаю. Мне Ада говорила.

– Что именно она вам сказала?

– Думала, что это розыгрыш, что кто-то из нас пошутил. Мы ведь вместе оканчивали театральное училище, занимались в одной группе. Ну и, сами понимаете, иногда позволяли себе… нечто подобное.

– Вы учились вместе? Но, мне кажется, Ольховская старше вас.

– До училища Ада закончила университет. Так захотели ее родители. Но потом все же сумела их убедить, что ее призвание – театр. И это действительно так: у нее талант необычайный.

– Ирина Викторовна, а что вы думаете по поводу этой неприятной истории?

– Я поначалу просто не могла поверить. Ада показывала мне и Валентине ларец и этот перстень… Честно признаться, мы были восхищены. Валя даже расстроилась: она всегда считала Аду везучей. А тут такое подтверждение – и впрямь можно позавидовать.

– Почему расстроилась?

– У них еще с первого курса соперничество. Валя ведь тоже незаурядная актриса.

– В чем проявлялось это соперничество?

– А, смешно вспомнить… Глупости всякие…

– И все-таки?

– Например, если у Ады появлялась новая красивая шляпка, то можно было не сомневаться, что на следующий день у Вали будет такая же или лучше. Если за Адой кто-либо начинал ухаживать, то мы уже заранее знали, что Валентина постарается перебежать ей дорожку.

– И они после всего этого остались подругами?

– Вы не знаете женщин, товарищ майор. Самые лучшие подруги – самые большие завистницы. Особенно такие красивые, как Ада и Валя. Ну и, кроме всего прочего, у Ады характер мягкий, покладистый, не то, что у Валентины. Потому ее выходки Ада воспринимала спокойно, не обижаясь. Единственное, в чем Ариадна была неуступчивой, так это когда дело касалось распределения ролей в спектаклях. Тогда они и впрямь ссорились, долго не разговаривали друг с дружкой, но потом опять мирились и жили душа в душу…

Дубравин видел, что Алифанова волнуется. Да и не мудрено: вызов в милицию редко кого оставляет спокойным и равнодушным.

Но волнение актрисы было несколько иного рода. При всей своей откровенности она панически боялась даже невзначай, намеком, возвести напраслину на тех людей, о которых ее спрашивал майор.

Он задавал вопросы, тихо шуршала лента диктофона, записывая мелодичный голосок Алифановой, но Дубравин никак не мог отделаться от мысли, что из-за своей чрезмерной щепетильности актриса все же кое-что не договаривает.

Что и в какой мере это важно для следствия, судить было трудно…

С Новосад разговор у майора не получился так, как ему этого хотелось бы. Она была резка и с первых минут дала понять, чтобы он не рассчитывал на полную откровенность.

Видно было также, что Новосад относится к милиции с предубеждением и даже иронией. Это поначалу немного злило старшего оперуполномоченного, но он старался не подавать вида.

Памятуя слова Алифановой о соперничестве Новосад с Ольховской, Дубравин поневоле сравнивал их.

Примерно одного роста (чуть выше среднего), прекрасно сложенные, разве что Ольховская немного полнее и с более мягкими, женственными движениями, они отличались разительно.

У Ольховской был правильный овал лица с мраморной белизны кожей, а у Новосад лицо удлиненное, смугло-цыганистое.

Волосы у первой длинные, светло-русые, с золотым отливом, тогда как на голове второй кудрявились волосы цвета воронова крыла.

У Ольховской глаза зеленели-голубели прозрачным аквамарином, а у Новосад черные точки зрачков, казалось, смыкались с белыми до синевы глазными яблоками и были бездонны, загадочны и быстры.

Дубравин про себя охарактеризовали их так: у Ольховской – “добрая красота”, а у Новосад – “злая”, хотя понимал, что его классификация весьма условна и к делу отношения не имеет.