Кирилл Кащеев - На стороне мертвецов

Даринка раскраснелась еще сильнее, сообразив, что на сельский говор надо было переходит раньше.

— Батько сюда перебрался, ну и мы с ним… — пробурчала она, пряча глаза.

— На ткацкой фабрике работать? Или у бельгийцев на заводе? — продолжал Митя вроде бы равнодушно.

Даринка закивала так энергично, что казалось, сейчас у нее голова отвалится.

— А зачем так далеко? И работа тяжелая, и хату бросать пришлось — была ж у вас хата? — все также равнодушно продолжал Митя. — Шли бы к нам в имение, в цех, Свенельд Карлович изрядные деньги предлагал. И хозяйство бы бросать не пришлось.

— Так… мертвяки у вас в цехах… — промямлила Даринка и замолкла, понимая, как глупо это звучит из уст той, что поднимала мёртвых богов. Взгляд ее заметался, она заторопилась… — Это я мертвяков не боюсь, а семейство очень даже…

— То самое, которому за поднятых тобой мертвяков долги простили? — с благожелательной улыбкой переспросил Митя.

Мара захихикала — совершенно по-девчоночьи. Живая девчонка уже не кусала, а грызла губу, кажется, намереваясь ее сжевать.

— Забавное у тебя семейство. — поняв, что больше не дождется ни слова, протянул Митя. — Как в деревне мертвяки кончились, так вы в город перебрались… и тут снова появились мертвяки.

— Ты опять? — ее твердое намерение молчать растаяло как лед по весне. — Я же сказала! И повторила! Не убивала я!

— Сказала. — кивнул Митя. — Повторила. С чего взяла, что я тебе поверил?

Даринка набрала полную грудь воздуха… и тут же сдулась. Поглядела на Митю растерянно.

— Но как знать… полиция, может, и поверит… Или нет? Скоро узнаем. — он схватил девчонку покрепче, и поволок за собой в поисках спуска с крыши.

— Нет! — вопль ее был так страшен, что Митя чуть не выпустил Даринку из рук. — Нет! Я ж тебе еще когда говорила — не пойду в полицию, нельзя мне! Пусти! Пусти, или… убью себя, слышишь! — завизжала она.

— Кто тебе позволит! — пропыхтел он, чувствуя, как внутри горячо становится от злости — угрожает еще, дрянь! Да ей после дела с древними богами глаз бы не поднимать, а она наново взялась… В-ведьма!

— Пусти-и-и-! — взвыла девчонка и…

Это было, как если бы он держал в руках здоровенную, скользкую, отчаянно вырывающуюся щуку! Даринка отчаянно забилась, ноги ее колотили, норовя заехать ему по голени, руки мельтешили, скрюченные пальцы целились в глаза. Она вдруг впилась Мите ногтями в щеку, острая боль прострелила до самого уха, он мотнул головой… Даринка извернулась юлой, выкручиваясь из его хватки, как кошка, рухнула на четвереньки. Вскочила и кинулась к краю крыши.

— Стой, дура! — Митя ухватил ее поперек туловища, отдергивая от края. Она завыла, брыкаясь…

— Не пойду, не пойду, пусти! — крик перешел в хрип, тощее тельце пронзила длинная судорожная дрожь… Сердце под его ладонью безумно зачастило, глаза закатились под лоб и… девчонка бессильно обвисла в его руках.

— Аррр! — с вороньим криком мара взвилась в воздух.

— Эй! Эй, ты чего? Ты… ты что, в обмороке? — глупо спросил Митя. — Или прикидываешься? — он потряс девчонку за плечи — голова ее безжизненно болталась. — Очнись, слышишь! — заорал он, роняя ее обратно на металическую крышу и бросаясь рядом на колени. — Ты… ты… — он прижал пальцы к шее, пытаясь нащупать биение жилки, но то ли щупал неправильно, то ли… Что? Умереть-то она не могла? Она же не умерла, правда? Только что его трясло от ненависти к девчонке, которая несомненно, как-то замешана в этих… очередных мертвецах в городе… и вот она лежит рядом: бледная, неподвижная и… будто неживая. Нет, живая, конечно же, живая, он бы понял, если бы она… — Очнись немедленно!

— Ты еще ее потряси — как раз всю душу вытрясешь! — из-за спины дохнуло холодом, над его плечом протянулась когтистая бледная рука — и мара двумя пальцами зажала девчонке нос.

Мгновение… другое… Сердце в груди у Мити глухо испуганно бухало: тук… тук-тук…

— Аааахааа! — девчонка распахнула разом глаза и рот, судорожно хватая воздух, и резко села, заехав Мите головой в челюсть. И надсадно, с хрипом закашлялась.

— Не пойду… не пойду… — поскуливая, как избитый щенок, она размазывала по щекам слезы вместе с пылью и ржавчиной.

Митя медленно поднялся. Огляделся. На крыше они были только вдвоем — мара исчезла. Доковылял до девчонки и плюхнулся рядом.

— Потащите в полицию — с крыши кинусь!

— Это должно меня огорчить? — устало хмыкнул Митя, и Даринка… почему-то успокоилась.

— Платок… дайте! — всхлипнула она.

Платок. Деревенской девке без платка никак, не рукавом же утираться, право-слово… Хмыкнул. И протянул ей платок. Девчонка уткнулась в него носом и замерла. Митя терпеливо ждал пока рыдания стихнут, а плечи перестанут вздрагивать. Наконец она совсем затихла… и покосилась на него поверх платка — мокрые ресницы потемнели до черноты, серые глаза стали неожиданно яркими. И вынырнувший из платка нос — тоже. Ярко-красным.

— Верите, что я никого не убивала? — прошмыгала она.

— Сами посудите… — он остановился. Подумал. Исправился. — Сама посуди… Только я проводил барышень к модистке… — очень-очень странной модистке, у которой служит альв, а на задах модной мастерской лавка старьевщика. — …И сразу труп. И снова ты. Точь-в-точь как в имении: сперва стерва на полустанке, потом наши убитые попутчики…

— Не ругайтесь. — пробурчала девчонка.

— Стервь — подвид оживших мертвяков, попутчики — люди, едущие с тобой в одном поезде. — с едкой любезностью пояснил Митя. — Хотя они тоже потом превратились в мертвяков, а потом — в стервь…

— Ну хорошо, тогда я была виновата! — выпалила девчонка. — Хотя мне восемь лет было, когда я тех богов оживляла, что я могла понимать! Потом-то я старалась исправить… что могла… — она зло покосилась на него. — А вы меня ремнем выдрали!

— И явно недостаточно! — отрезал Митя.

— Троих в старом доме медведь задрал, и Фиру тоже — а я что, медведь? — она вопросительно уставилась на него, а Митя — на нее. Молчание длилось, и длилось, и длилось…

— Про троих убитых откуда знаешь? — наконец устало спросил он. — Я тебе не говорил.

Или она невероятно глупа… или и впрямь ни в чем не виновата.

— Да про них весь город болтает! — фыркнула она. — А вот ты, паныч, не лез бы, а? На что тебе те мертвяки?

Митя и сам себя спрашивал: на что? Но не признаваться же — ей!

— Вот я в имении не хотел лезть — чуть все не полегли: и отец, и я, и…

— Так то в имении! В твоем! А тут город! Большой! Тут каждую неделю кого-то убивают, а бывает, что и по двое-трое-четверо — и до всех тебе дело есть?

Он ответил девчонке презрительным взглядом: для нее здешнее захолустье, может, и город… Вот в Петербурге и впрямь каждый день убивали… только раньше он ничего по этому поводу не чувствовал, и мертвых не чуял, и не знал, чего они… хотят.