Кирилл Кащеев - На стороне мертвецов

— Ты! Садись ему на ноги! — решительно скомандовала она тетке. — А ты! — она повернулась к Мите и… в руке у нее блеснул нож, чертовский похожий на один из тех, что он сам использовал против нежити. Она понимающе усмехнулась на его настороженный взгляд. — Руку ему держи. Крепко! А то мало ли…

— Я? — в очередной раз завопил Митя.

— А кто? — прокаливая нож на огне свечи, небрежно поинтересовалась Даринка. — Тут сила нужна… — она опять двусмысленно усмехнулась на слове «сила». — А мужики на смене.

Митя растерянно оглядел пустые нары. Мужик имелся, один — спал, отвернувшись лицом к стене и похрапывая. Расходящийся от него аромат перегара изящным контрапунктом вплетался в запахи барака. Можно, конечно, было просто повернуться и уйти…

— Подержишь, а потом уж и твоими делами займемся! — пообещала девчонка, ехидно косясь блеклыми серыми глазенками.

От желания смачно, по-мужицки, сплюнуть на пол Митю удержали лишь воспитание и уважение к себе. Вцепились в душу, как Ингвар во фрау Цецилию — и удержали!

Он брезгливо, кончиками пальцев взялся за горячую, как печка, руку… Проклятая ведьма выразительно сощурилась…

«Да чтоб тебе с Чуром разминуться, к Пеку провалиться, тварь ядовитая!» — мысленно пожелал он… перехватывая руку спящего парня крепко-накрепко и прижимая ее к краю нар.

Даринка шумно выдохнула, поднесла нож к губам и опять шепнула, будто уговаривая остро блеснувшее лезвие. Натянувшаяся, как барабан, чужая кожа заскрипела у Мити под ладонями… и в тот же миг девчонка быстро и резко полоснула ножом.

Ахнула сидящая на ногах у парня тетка, дернулась рука в Митиной хватке — он вцепился, не выпустил… Из разреза хлынул густой желто-зеленый гной — прямиком в подставленный девчонкой глиняный черепок. А несколько капель… оросили полу Митиного сюртука.

Руку больного он не выпустил — иначе вовсе непонятно, зачем все это затевалось! Просто от его спокойной, четкой и размеренной тирады покраснели уши не только у девчонки, но даже у тетки.

— Ох и здоров ты ругаться, паныч! Даже наши мужики так не могут! — почти восхищенно выпалила тетка, и Митя замолчал.

Рука паренька под его ладонями словно сдувалась — Даринка прижала сильнее… и поток гноя сменился брызжущими струйками крови. Митя только смиренно вздохнул.

— Во-от… — удовлетворенно протянула она, заливая разрез чем-то явно едким — даже бесчувственного, парня выгнуло дугой. — Еще кто есть? — обматывая руку серыми от времени, но чистыми тряпками, поинтересовалась она.

— Так… Беременных две! — довольно объявила тетка.

Митя дернулся, Даринка осклабилась от уха до уха… и небрежно обронила:

— Их и без мужиков поглядим… Вели, чтоб панычу умыться слили. — скомандовала она тетке.

— Так… занятые все… — та неожиданно растерялась. — Я туточки, старухи куховарят… О! Леська! А ну вставай! Досыть уже валяться, мов барыня. Проводишь паныча да сольешь, авось не переломишься. — и наклонившись над одной из коек, тетка в один мах разворошила наваленную на ней груду тряпья. Посыпались какие-то лохмотья и…

На вывалившуюся из этой кучи худосочную девку в одной нижней рубахе Митя не смотрел. Остановившимся взглядом он уставился на свисающий из-под тряпья… Сперва ему даже показалось, что с нар течет кровь! Один удар сердца — и он сообразил: ткань! Шерсть густого винного цвета!

Еще удар сердца — метнувшаяся к нарам девчонка торопливо запихала свесившийся тканный «хвост» обратно под тряпье, и заозиралась — не видел ли кто. И только потом вытащила из тряпья застиранную кофту и драную юбку.

Но было уже поздно — Митя вспомнил, где уже видел точно такой же отрез, только тогда по нему и впрямь растекались пятна крови. В доме с загрызенной троицей!

Митя неслышно выдохнул и покосился на Даринку — та лишь едва заметно прикрыла в ответ глаза. Тем временем, девка, все также настороженно зыркая по сторонам, оправила юбку, застегнула кофту, и буркнув:

— Идешь, панычу, чи як? — побрела к выходу.

Острые лопатки девчонки двигались под ветхой кофтенкой, пару раз она даже передернулась, будто чувствовала буравящий Митин взгляд. Ничего-ничего, вот сейчас они завернут за барак, подальше от провожающих их любопытными взглядами стряпух, и вот тут-то он ее спросит! А что, кстати, спросит? «Видела убийцу?». Девка наверняка сделает вид, что не понимает, необразованные сословия боятся полицию. А образованные — презирают. Надо издалека зайти… Ладно, сообразит, лишь бы у того колодца никого не было.

Они обогнули барак… Митя увидел колодец… и встал, как вкопанный. Преследуют его нужники, что ли? Этот был многоместный. Когда-то на нем, должно быть, были двери, но потом, видать, отправились в очаг на растопку, и теперь проемы зияли бесстыдной пустотой. В них с жужжанием роились мухи… и орлами… орлицами… восседали над дырками две молодухи — отмахиваясь лопухами и лениво переговариваясь друг с другом. Появление Леськи и Мити их ничуть не встревожило, они только уставились на него с любопытством, не переставая тужиться.

Даже не оглянувшись, Леська промаршировала к колодцу, завертела ручку…

— Ну чего, паныч, встал? Ходь сюды, на руки полью! — она с натугой приподняла полное ведро…

Оскальзываясь на размокшей грязной земле, Митя шагнул к ней…

— Не тушуйся, паныч, мы не глядим! — насмешливо крикнули из нужника.

Митя почувствовал, как щекам становится горячо, и торопливо наклонился к ведру, чтоб скрыть вспыхнувшее лицо. На руки плеснуло ледяной водой, но холод не остудил разгорающейся внутри ярости. Как он дошел до такого: что какие-то грязные бабы из нужника орут ему гнусные советы? Сам виноват, нечего шляться там, где ни один порядочный человек в жизни не появится! А если он еще и ничего не узнает… придется убить девку, чтоб хоть не зря сходил. Митя почувствовал, как его губы кривятся — и торопливо плеснул себе в лицо из ведра, будто торопясь смыть пугающую усмешку. Его отражение в заколыхавшейся воде раскололось, став вдруг невероятно жутким: будто оскаленный череп пялится из ведра черными провалами глаз!

— Давай швидше, паныч, ведерко тяжеленькое! — пробурчала над головой девка.

Жар прокатился по всему телу, а от опущенных в ведро рук вдруг потянулись длинные черные, будто дымные, ленты:

— Сама-то кровь легко отмыла? — пророкотал Митя — собственный голос звучал странно, утробно.

— Яку… кровь? — ведро в руках у Леськи дрогнула.

— А которая на шерстяном отрезе! — рявкнул Митя, поднимая голову от враз почерневшей воды.

Мгновение он смотрел снизу вверх, видя как Леськину физиономию заливает мертвенная бледность — на ее фоне ярко проступили бесчисленные веснушки. Глаза девчонки распахнулись широко-широко… а потом она пронзительно завизжала: