Кирилл Кащеев - На стороне мертвецов

— В реальном училище не много внимания уделяют всяким… поэзиям. А для инженерной деятельности альвийский бесполезен. — Ингване поднимал глаз от тарелки.

— Даже вообразить не могу как по-альвийски будет «коленвал». — хмыкнул Митя.

— Даже вообразить не могу, будто вы знаете, что такое коленвал. — бросил в ответ Ингвар.

Германец ехидничает — между прочим, уже не первый раз на Митиной памяти. Что творится-то!

— Никакие знания не бывают бесполезными! — подхватил отец. — Вас, Ингвар, это тоже касаемо. Так что говори сразу об уроках для троих. — кивнул он сыну. — Но ты уверен, что твой костюм уместен… для визита?

— Конечно, нет! Потом я собираюсь пригласить барышню Шабельскую на лодочную прогулку.

Ингвар подавился, а Митя почувствовал себя полностью отомщенным.

— И где тут лодки? — поинтересовался отец.

— Вот и выясним. — легко парировал Митя и поднялся. — Передайте тетушке мою чувствительную благодарность за прекрасный завтрак.

Отец слегка уныло поглядел на уже пустую яичную скорлупу и отодвинул подставку прочь.

Из столовой они вышли вместе. Остановились, прислушиваясь… Сверху, из тетушкиной комнаты, доносились надрывные рыдания, вверх-вниз по лестнице метались обе горничные — с водой, уксусом, еще чем-то…

— Милая, мой парадный мундир готов? — отец ухватил за локоть Леську, бегущую наверх с тазиком в руках.

Она еще пару минут перебирала ногами на месте, все норовя куда-то мчаться, но отец не отпускал, и Леська пришла в себя.

— Никак нет, барин! Не поспели! — прошептала она и густо покраснела.

— Так сходи наверх и принеси его. — со вздохом велел отец. — Тихо и быстро. Пойдешь со мной в департамент, там и почистишь.

«…и показания твои запишут!» — мысленно добавил Митя.

— А ты… — рыдания поднялись до невыносимого крещендо и контрапунктом к ним кто-то стал всхлипывать и поскуливать, как обиженный щенок — не иначе, Ниночка. Отец поморщился. — Извинись перед тетушкой!

— Непременно! — клятвенно пообещал Митя, глядя как отец торопливо выскакивает за дверь, а за ним поспешает Леська с упакованным в чехол мундиром и сапогами подмышкой. — Но не сейчас же… — добавил он, стоило парадной двери захлопнуться. Не самоубийца же он — подходить к женщине в таком состоянии! Его же во всех грехах разом обвинят, включая убийство государя-императора. И Митя поспешил на задний двор к автоматонам.

— А… вы что здесь делаете? — опешил он, завидев Ингвара, меряющего шагами дворик перед конюшней.

— Еду с вами к Шабельским! Я не допущу, чтобы вы… соблаз… оскверни… ввели в заблуждение серьезную… благородную девушку!

— Мне не очень нравится Ада. — серьезно сказал Митя.

— Причем тут Ада! Я говорю о Лидии!

— О! — коротко воскликнул Митя и закивал еще серьезнее. — Тогда я вас, безусловно, подвезу. Не могу же я допустить, чтоб вы опоздали меня изобличить.

Ингвар смутился, но промолчал, настороженно глядя как Митя открывает двери бывшей конюшни, накидывает парусиновую куртку — жарко, но не в одной же фуфайке по городу ехать… Нагревает ладонью рунескрипт на боку автоматона… Паро-конь с легким скрежетом повернул точеную голову. Пшшшш… пшшш… по двору расползлись струйки пара… Пшшшш! Митя вскочил в седло, потянул рычаг: изящно переступая с ноги на ногу, автоматон выдвинулся из конюшни… и встал рядом с Ингваром. Пшшшш…

— Вы садитесь? — глядя на Ингвара сверху вниз, равнодушно спросил Митя.

Ингвар недоверчиво замялся. Похоже, был уверен, что сейчас Митя ударит по рычагам… и автоматон умчится прочь, стряхнув Ингвара на утоптанную землю двора. Но автоматон стоял, Ингвар решился. Ухватился за край седла и стремительно, как белка, вскарабкался на заднее сидение.

— Готовы? — также равнодушно поинтересовался Митя… и неспешной рысцой вывел автоматон со двора.

Паро-конь рысил по просыпающемуся городу. Следом бежала стайка мальчишек, самый бойкий на бегу орал:

— Едут люди на коне, пар пускают в морду мне! — и пребывал от этого в явном восторге.

Какая-то баба звонко поинтересовалась:

— Це той самый паныч, що за пару чобот сапожника зарезал?

И пока ошеломленный Митя пытался сообразить, при чем тут чоботы, сапожник да и он сам, если уж на то пошло, с другой стороны улицы ей авторитетно пояснили:

— Не сапожника, а швейку, не зарезал, а загрыз, и вовсе не паныч, а перевертни! — и тут же добавил. — Они тепереча всех, кто шьет, поедят!

— А за што? Костюм испортили? — из окна второго этажа, правя бритву на ремне, высунулся цирюльник, позади маячила намыленная, но даже из-под мыла аж светящаяся любопытством, физиономия клиента.

— Кому — перевертням? Та у них же шкуры! — возразили домом дальше.

— Та не им, а они! Знамо, испортили! Съели аж по самую шею — одни головы и пооставались! Как тут костюму-то уцелеть!

— Одни головы? От же ж зверюки проклятые, прям с ботиками людёв жрут!

— Ich habe es dir gesagt! Schuhmacher sindschuld![1] — довольно прогудели из подвальчика пивной.

— Кто б сомневался! То все жиды!

— Так жиды или оборотни?

— Оборотни, звычайно. Але ж бить будут жидов, бо оборотнев полиция покрывает, щоб те честных людей вынюхивали!

— А можно этот вопрос порешать как-нибудь без нас? — из табачной лавки с големчиком в витрине выглянул приказчик, поглядел на Мию печально-печально, поправил кипу на черных кудрях и скрылся.

— Аркадий Валерья… Полиция покрывает оборотней… а пострадают ни в чем не повинные люди! — вдруг у Мити за спиной зло и страстно выдохнул Ингвар. — Но да, как же я забыл! Они ведь… незначительные!

Пока на всю улицу обсуждали как он кого-то там зарезал, Митя еще держал лицо. Но от этого шепота в спину он едва не вывалился из седла. В голосе Ингвара звучало не только злость, но и разочарование, и сразу было понятно — разочаровался Ингвар в его отце!

— Полагаете, будет лучше, если пострадают ни в чем не повинные оборотни? — хмыкнул Митя.

— Оставьте! — устало бросил Ингвар. — Кто еще мог загрызть тех несчастных, кроме них?

— Например, настоящий медведь. — ответил Митя. Не то, чтоб он в самом деле допускал нечто подобное, но не молчать же!

— Ваш батюшка сам подшучивал насчет медведей на улицах Екатеринослава! — пылко возразил Ингвар. — У нас тут, знаете ли, не Сибирь, а еще… — он вдруг резко замолчал.

— Что — еще? — поторопил Митя.

— Ничего. — отрезал тот и по тону было ясно, что больше не скажет ни слова. Митя почувствовал вспышку раздражения: начал, так договаривай уже, что за нелепое кокетство? Раздражение было тут же безжалостно подавлено — не его дело, он все рассказал отцу, и… ничего больше не желает знать! Его дело — сестрички Шабельские. Ими он и займется!

— Незначительные люди не могут рассчитывать на справедливость полиции… — продолжал бубнить Ингвар.