Кирилл Кащеев - На стороне мертвецов

Из проулков на площадь вливались воины засадного драккара.

— Бегите, Митя! Бегитееее! — надрывался где-то Урусов.

Ярл был мертв. Братья по мечу — мертвы. И всех их убил один, один мальчишка! Но сейчас они отправят его догонять ярла по дороге в Вальхаллу! Кто бы он ни был — а если и правда Хельссон, тем лучше, пусть отправляется к своей мамаше в ледяные чертоги! Нет такой Силы, чтоб один человек устоял перед дружинами двух драккаров!

— Бееееей! — с торжествующим ревом виталийцы ринулись на Митю.

Митя шагнул назад, к оставленным за спиной трупам.

И в яростном вопле сотен глоток потонул тихий-тихий шепот:

— Все, кого я убил, на моей стороне…

Заклубился легкий, полупрозрачный дымок, разлетелся над площадью и отразился от стен домов громовым ревом:

— ВСЕ, КОГО Я УБИЛ, НА МОЕЙ СТОРОНЕ!

Враз пожухшие листья осыпались с деревьев, засыпая площадь. А мертвые тела зашевелились… и начали вставать. Один… Второй… третий… десятый… Рыжебородый с дырой вместо глаза… Старик с разможжённой головой… Оскалившийся в предсмертной ярости ярл… Варяг с отрубленной рукой потянулся за секирой… ткнулся культей в рукоять… и как был, безоружный, ринулся на недавних товарищей. В распахнутой пасти его вырастали кривые желтые клыки, и он с разгону впился ими в лицо первому же виталийцу. Следом, разевая рты в беззвучных криках, хлынули остальные мертвецы. Площадь вскипела новой битвой, битвой, где противников было не различить — одинаковые шлемы, одинаковые кольчуги. Вот только часть из них были мертвы… и убивали тех, кто жив.

Схлынуло все — пьяный угар битвы, наслаждение от пролитой крови, теплые вспышки чужих смертей. Запах смерти больше не кружил голову — она и без того кружилась! Мити было… много! Десятки — нет, сотни рук! Десятки — нет, сотни глаз! Мир кружился, сплошной полосой мелькали нацеленные на него секиры, перекошенные лица, разрубленные, отгрызенные, разнесенные вдребезги головы, вырванные кадыки… В лицо то и дело брызгало кровью — раз… второй… двадцатый… Ноги оскальзывались на вывороченных на мостовую кишках… неудобно-то как, сюда бы дворника, да, дворника… Толпа мертвецов идет убивать, а впереди — дворник с метлой…

Что-то заскрипело, заскрежетало, булыжники мостовой вспучились… из-под них вылез скелет в дворницком фартуке и тоже кинулся на виталийцев. Мертвецы шли. Их рубили — они вставали. Отсекали руки — они грызли зубами. Рубили головы — безголовые тела таранили врагов.

Передний строй живых варягов пал. И поднялся. Четко, по-солдатски, повернулся через левое плечо. И ринулся на еще живых товарищей.

У Мити стала еще больше глаз, рук, ног… Мышцы мучительно дрожали, колени подгибались…

Кто-то из живых дико взвыл, всадил топор меж рогами шлема, прущего на него чудища с перекошенной рожей… и понял… тот, кого он рубит — жив! Был жив. Стал мертв. И кинулся на своего убийцу, глядя в упор пустыми, остановившимися глазами.

Виталийцы не выдержали. Кто-то заорал — и были в этом крике не ярость, а ужас. Кто-то побежал с поля боя, лишаясь чести и надежды на Вальхаллу. Следом ринулись остальные. Прочь, прочь, прочь, теряя по дороге раненных и мертвых, которых теперь они боялись больше, чем живых!

Мертвецы хищно и беззвучно кинулись следом. Двое налетели на убегающего — чудовищные когти срывали пластины «вотананова доспеха», как обдирают панцирь с краба. Миг… и новый мертвец рухнул на мостовую, а его убийцы беззвучными прыжками ринулись вдогонку за живыми…

А этот, новый мертвец, зашевелился, сел… и заворчал, озираясь в поисках добычи…

— Митя, хватит! Остановись, Мораныч! — Урусов с размаху залепил пощечину.

Митя дернулся… мотнул болтающейся, как у тряпичной куклы головой… Чернота медленно вытекала из его глаз, возвращая обычный, карий цвет. Топор вывалился из разжавшейся руки, и… канул, беззвучно, будто провалился в воду. Из второй руки также беззвучно выпало ведро…

— Уй-юй-юй! — Митя взвыл, хватаясь за вспыхнувшую лютой болью голову. Впору подумать, что кто-то из виталийцев подкрался, да всадил ему в затылок топор… но виталийцев нет, а голова продолжает раскалываться! — Я… не Мораныч! — прохрипел он, сдавливая лоб ладонями.

— Оно и видно. — проворчал Урусов, отбрасывая стальной хлыст, и подпирая оседающего на мостовую Митю плечом. Хлыст исчез, будто провалившись в никуда.

Помутневшим взглядом Митя смотрел как плывущий над булыжниками черный легкий дымок вытягивается с площади вслед за ушедшими мертвецами.

Раздался рев и… на площадь выскочил медведь. Митя нахмурился: вот ведь незадача, как же он животное-то прихватил? И сходу попытался несчастного зверя «отпустить». Однако медведь и не думал падать замертво, возвращаясь к положенной порядочному трупу неподвижности, а плюхнулся на лохматый зад и совершенно по-человечески принялся скрести лапой в затылке. Митя понял, что так просто упокоить поднявшегося людоеда не удастся, и не сводя с чудовища глаз, принялся нашаривать топор…

— Тихо, тихо! — повисая у него на руке, прохрипел Урусов. — Что вы, Дмитрий, это ж Потапенко!

Только сейчас Митя понял, что этот медведь вдвое, если не втрое больше пойманного ими людоеда. Ощущение топорища под пальцами само собой исчезло.

— Тю! А що тут таке було? — медленно «переплавляясь» в старшину Потапенко, спросил медведь.

[1] Сын Хель. Хель — повелительница царства мертвых в скандинавских мифах

— Що, звычайнисенький себе медведь, ниякий не оборотень? — Потапенко изумленно уставился на разрубленную чуть не пополам лохматую тушу. — Ну, княжич… — старшина совсем по-медвежьи облапил Урусова за плечи. — По гроб не забуду, и сын не забудет, и своему сыну помнить накажет, колы той будет…

«Ого! — подумал Митя. — Клятва благодарности на три поколения!»

— И другим перевертышам передадим! То ты не тильки нас с сынком, то ты всех нас спас! Бо якщо б нас в тех смертях обвиноватили, так и всех бы перевертнев за людоедов держали! — Потапенко снова притиснул Урусова к груди. — А ты нашееел…

— Не я… один… — прохрипел тот, судорожно хватая ртом воздух. И попытался кивнуть на Митю, желая по справедливости разделить благодарность оборотня… вместе с медвежьими объятьями. И судорожно хекнул, когда Митя предостерегающе пнул его в лодыжку. Ему не нужна была слава. Особено сейчас — и такая.

— Не один, говоришь… — маленькие, совершенно медвежьи, темные глазки Потапенко проницательно уставились на Митю из-под кустистых бровей. — Ну, я сказав — вы оба слышали… — он протянул руку, но обниматься не стал, только тряхнул Митю за плечо и скомандовал солдатам. — Медведя в полицейский участок отнесете, до пана Меркулова, уж той знает, що з ним робыты.