Аркадия Мартин - Память, что зовется империей [litres]

Должно быть, сообщение активировалось, когда она вошла вчера вечером в электронную базу данных лселского посла, чтобы разослать письма.

Махит перечитала дважды. Трижды, чтобы запомнить – машинальная привычка, рожденная годами изучения тейкскалаанских текстов – рожденная вместе со знанием, как упаковать в разум набор фраз и слов, словно сжатый при высокой температуре алмаз смысла. «Если саботаж имеет место и зародился на Лселе. Не дали верифицировать. Ваши колыбель и дом…»

Она поймала себя на том, что думает – просто думает, чтобы не думать, думает, чтобы дать себе чувствовать и существовать под натиском шока и стресса. Практичные темы словно покров на том, как сжало ее желудок, на том, как она машинально потянулась за утешением к имаго, – который должен быть в разуме, но не был, – и снова заработала головокружение. Она думала, что скоро надо сжечь тело Искандра. А думая, рвала пластиковую ленту на клочки и плавила зажигалкой, которой растапливала сургуч для инфокарт. Она надеялась, что сможет сжечь труп, уже точно зная, кто его убил. Странное, бледное подобие правосудия – но даже если Искандр никогда не вернется к ней в разум, уж это она ему должна. Большинство преемников знают, как умерли их имаго-предшественники: возраст, или несчастный случай, или болезнь – любой из тысячи мелких способов, какими станция может прикончить человека. Над раком или сбоем шлюза не свершишь правосудие. Да и смысла нет. Но в том, чтобы узнать, как умер последний хранитель всех врученных тебе знаний, смысл был – пусть хотя бы ради того, чтобы исправить ошибку и сохранить свою линию чуть подольше, чуть получше. Растянуть память чуть подальше – там, на окраине человеческого космоса, уходящего бахромой во тьму.

Махит ровно сложила одеяло в ногах дивана, где ночевала, оделась – неуклюже и мучаясь от боли, когда пришлось задрать ногу выше второй ляжки – в те же чужие брюки и блузку, что и вчера, и задумалась, с каких пор так сильно переживает из-за лселской этической философии. Наверное, с тех, как ее покинул имаго. Если выражаться поэтически. С тех пор, как она отвалилась от одной из длинных, длинных линий памяти.

Они с предшественником не должны быть врагами . И все же в разуме по-прежнему отзывалось послание Ончу (и когда оно отправлено? Сколько поджидало, пока Искандр – мертвый Искандр – прочтет и примет меры?), как хорошая поэзия: «если саботаж имеет место и зародился на Лселе» – если она осталась без имаго из-за саботажа Акнель Амнардбат… но разве это не Амнардбат сделала ее новым послом? Разве не Амнардбат стояла за нее, хотела ее присутствия в Тейкскалаане, уговаривала доверить ей в помощь устаревший имаго Искандра? Зачем все это, если она желала, чтобы Махит потеряла имаго, осталась в империи одна-одинешенька, отрезанная от всего? Махит прислали навредить Искандру или же исправить его решения? Или ни то ни другое?

Как много всего она не знала – даже больно . Как ей одиноко. Голос с родины должен бы утешить, даже если это ехидный голос советника по пилотам, но взамен Махит обнаружила, что сидит на краю дивана, прижимает ладони к лицу, все еще отходит от головокружения. Отсутствие Искандра в разуме походило на дыру в мире. А теперь – теперь она не могла доверять самой себе, собственным мотивам…

«Будь зеркалом, – снова твердила она себе. – Будь зеркалом, когда встречаешь нож; будь зеркалом, когда встречаешь камень. Будь тейкскалаанкой по мере сил и будь лселкой по мере сил, и – ох, твою мать, просто дыши. Не забывай».

Она дышала. Мало-помалу головокружение прошло. Солнце едва поднялось над уровнем подоконника. В животе заурчало. Она все еще здесь. Знала немного меньше (о том, что ей полагается делать в должности посла в Тейкскалаане) и немного больше (о том, что делают с ней, и почему, и откуда) после сообщения Ончу. Она еще наверстает .

Махит оставила инфокарты со своими ответами в корзинке исходящих сообщений и босой пошлепала в лабиринт Девятнадцать Тесло. Для нее большинство дверей были закрыты – пустые панели не поддавались перед жестами безоблачной привязки. Жаль, за нее не может открывать двери Три Саргасс, подумала она и мрачно усмехнулась тому, как всего за один день переменила к этому факту отношение. После пятнадцати минут блужданий она выбрела во вчерашний офис – все еще пустой, не считая утреннего света, с дремлющими инфографами. Прошла через него, повернула налево в очередной коридор и углубилась на незнакомую территорию. Где-то в этом комплексе – занимающем по меньшей мере целый этаж здания – спала Девятнадцать Тесло. Махит представляла ее в своем логове как большую хищную кошку – из тех, что слишком крупные для втягивающихся когтей. Поднимаются и опускаются бока в размеренном дыхании; глаза приоткрыты на щелочку даже во сне.

О, но Махит все-таки прибыла в Город не для того, чтобы стать поэтессой.

(А зачем прибыла – и под чьим контролем – нет . Не сейчас.)

Хотя она прибыла в Город и не для того, чтобы ее заточили дома у эзуазуаката, однако же вот, пожалуйста.

Коридор закончился широкой аркой, выходящей в помещение, которое находилось, должно быть, на другом конце здания от офиса, если судить по более рассеянному утреннему свету, тусклому и мягкому. Очевидно, здесь была библиотека: где на стенах не висели звездные карты, там их скрывали кодексы и инфокарты. На широком диване посередине сидела Пять Агат, подвернув под себя ноги в позе лотоса. Над ее коленом вращалась яркая цветная голограмма с солнечной системой Города – орбиты размечены светящимися золотыми окружностями, каждая планета надписана глифом, который Махит могла прочитать даже с другого конца комнаты, – а перед голограммой, оттягивая маленькими ручками планеты и наблюдая, как они встают обратно в свои гравитационные колодцы, стоял ребенок не старше шести.

– Доброе утро, – сказала Махит, чтобы дать о себе знать.

Пять Агат подняла взгляд, без эмоций и удивления.

– Госпожа посол, – сказала она и повернулась к мальчику. – Карта, поздоровайся с послом Лсела.

Дитя критически взглянуло на Махит и прижало ладошки к сердцу.

– Здравствуйте, – сказал мальчик. – Зачем вы пришли в библиотеку до завтрака?

Махит выступила из арки, чувствуя себя слишком высокой и нескладной.

– Не спалось, – сказала она. – Мне нравится твоя Солнечная система. Очень красивая.

Ребенок глазел на нее без выражения. Тейкскалаанская сдержанность у человечка такого возраста немало пугала.

– Ой, сядьте, – сказала Пять Агат. – Не стойте над душой.

Махит села. Мальчик сунул руку в середку звездной системы и поймал в ладонь солнце, утащив всю голограмму с коленей Пять Агат.