Сергей Алексеев - Молчание пирамид

— Нет уж, — говорит, чтоб испугать. — Сам на место приведу, сам делить стану и себе большую долю возьму. А вздумаете дурить — бошки вам обоим прострелю. Вы сейчас меня беречь должны, пылинки сдувать.

Жиганы поняли, что он не деревенский лапоть и не фраер какой-нибудь и что надо бы с ним поосторожнее. В самом деле, уснешь, а он ножиком проткнет обоих и сойдет где-нибудь на полустанке: где клад-то только он знает! И впрямь стали беречь его, Шнобель ни на шаг не отходит, Рохля на станциях за самогонкой и казенкой бегает, а спят по очереди — боятся!

Приезжают в Омский, пошли к указанном дому, а там народу живет тьма, коммуналку устроили: ходят туда-сюда — никак под красное крыльцо не забраться, сразу увидят. А Шнобель в этих делах дошлый был, ночью зачерпнул ведро дерьма из выгребной ямы и на крыльцо вылил. Наутро начальником прикинулся, Никитке с Рохлей велел в плотников переодеться и инструмент взять. Пришли, а там шум, возмущение, виноватых ищут, дерутся — вонища на целый квартал стоит.

— Крыльцо вам поменяем, — говорит Шнобель, — только дверь придется закрыть, ходить будете через черный ход.

Жильцы и успокоились.

Разломали жиганы полкрыльца, залезли и давай копать. Яму в полсажени вырыли и видят — котел, завязанный смолеными тряпками. Разрезали, а там, можно сказать, целый ювелирный магазин: тут и перстни богатые, и серьги с каменьями, и всякие брошки, ожерелья десятками. Это не считая золотых монет, портсигаров, часов и крестиков. Да некогда разглядывать, ссыпали все в мешок, привязали самому здоровому, Никитке, к животу и пошли будто бы на обед — топоры да пилы оставили.

Никитка Шнобеля с Рохлей к себе привел, сам разложил на три кучи весь клад — себе половину, а этим остальное на двоих поделил. Они и слова против не сказали, мол, добро, по справедливости разделено. Рохля в магазин сбегал, казенки принес, сели клад обмывать. А когда хорошо обмыли и расходиться стали, Шнобель говорит Никитке:

— Хороший был клад, да золото меченое.

— Как это — меченое?

— А так. Не сбыть его никак, поскольку оно было когда-то украдено из царской казны и в розыске находится аж с дореволюционных времен. Только высунешься с ним, мусора сразу повяжут. Гляди, не завались с ним.

И ушел. Никитка выбрал колечко попроще, надел на палец и пошел на базар, где хмыри золотишко скупали. Потолкался среди них, одному показал, другому — и за пять червонцев не берут, сразу спрашивают с подозрением: откуда кольцо? Тогда Никитка сережки принес с изумрудами — от них и вовсе шарахаются.

Целую неделю ходил так и с горем пополам одну монетку продал цыгану, и то задешево. Надо же, целое состояние в руках, а сиди голодный! Встречает однажды на базаре Рохлю, спрашивает, как у них.

— А мы все сбыли, — отвечает тот. — У Шнобеля связи большие по разным городам, так все распихал, и без обмана.

— Может, и мою долю куда пихнет? — спрашивает Никитка.

— Нет! Не возьмется. Зачем ему зря рисковать-то?

Еще неделя прошла — не берут золота. Пришлось костюм шевиотовый на толкучке продать. Отыскал Никитка Шнобеля, давай просить:

— Продай мое! Без денег сижу!

Тот сначала ни в какую, мол, сам едва сбыл, потом кое-как согласился взять под проценты. Никитка ему, считай, полпуда золота принес и отдал.

— Ладно. Через недельку жди, если получится, — пообещал Шнобель. — Только не высовывайся раньше срока и меня риску не подвергай.

Никитка ждал, ждал — две недели прошло, ни Шнобеля, ни денег. Пошел искать, у скупщиков тихонько спрашивать. Один и шепнул, дескать, ложись на дно, Шнобель с каким-то темным золотом завалился, на нарах парится. Сейчас мусора его связи проверяют. Никитка шасть за реку, где у него краля жила, залег у нее и месяц пролежал.

Ему и в голову не пришло, что обманули его, провели, как фраера. Поскольку денег у него не было, краля ворчать начала, мол, гуляй-ка ты из моей хаты, ну и перешел он к одному хмырю еще полежать. Разговорились как-то, а хмырь, который не при делах был, и говорит: мол, вчера на сходняке Шнобеля видел, ходит важный, как гусь, весь в перстнях, портсигар у него золотой с царской монограммой.

Ни слова не сказав, Никитка взял наган, скараулил Шнобеля возле ресторана и в темном углу припер.

— Где мое золото?

Завертелся, заюлил Шнобель, дескать, у ментов осталось, а меня отпустили. Никитка ему из нагана в лоб закатал, перстни сдернул, портсигар забрал и в бега ушел.

Долго его тогда по Омскому кореша шнобелевские искали, поймаем, говорили, на куски порубим. Никитка же в то время на станции Чулым обретался, для близиру рабочим на железную дорогу устроился шпалы таскать.

И тут-то он вспомнил про наказ отца отыскать мать свою, Любу, и тоскливо ему сделалось. Догадался, почему у него долю отняли: ведь Ящерь клад ему выказал, чтоб от ворья откупиться! Так и получилось, не попользовался золотом, все ворью и отдал, а сам теперь костыли молотком забивает, вроде бы и свободный.

Как захотел, так и сделал Ящерь.

Подумал так Никитка и собрался было ехать в карельские лагеря, откуда последняя весточка от родной матери приходила тетке Анне, но как раз Сталин умер и амнистию объявили. А вдруг и Ящеря отпустят?! Мать-то сама домой придет после амнистии, а от этого неизвестно что ожидать.

И помчался он к Ящерю: ведь если отпустят, тогда все клады наши!

Уголовников освобождали пачками, а всяких политических и прочих манежили несколько месяцев, и все это время Никитка возле зоны жил вместе с другими, кто родню встречать приехал.

И вот настал час, вышел Ящерь за ворота — и не один! Идет с ним рядом девочка лет девяти — заморыш худенький, одни глаза на личике. Да и сам идет не радуется, худой, понурый, едва бредет.

— Кто это у тебя, брат? — спрашивает Никитка.

— Это невеста моя, — отвечает.

— Да где же ты такую доходную нашел?

— Не искал. Она мне нареченная. Уж год, как живет под моей опекой, да трудно в миру жить.

— Ты и не жил в миру — в лагере сидел!

— А ныне весь мир — лагерь, — говорит Ящерь. — Теперь надо нам посмотреть, как по другую сторону забора живут люди. Спасибо, что встретил, пойдем мы.

— Не пущу! — говорит Никитка. — Тебя же ветром качает, далеко ли уйдешь? И невеста твоя того и гляди примрет. Вот поживете у меня, откормлю, тогда и ступайте в мир.

Ящерь послушался, поехал с ним на станцию Чулым, где у Никитки избушка была из старых шпал, у самой железки. Пройдет поезд — трясется, а грузовой состав, так качается. Стал Никитка брата с невестой откармливать, но на столе только хлеб с водой и редко картоха с кислой капустой — в шарашке намного лучше кормили.

— Так вот теперь живу, — говорит Никитка. — Зато с чистой совестью.

А невеста Ящеря бессловесная, молчит все и только глаза таращит.