Оро Призывающий - 999999999 жизни [СИ]

Паша Сербский. При виде этого типа мои глаза округлились, но задать самому себе мысленные риторические вопросы без ответа я не успел.

— Итак, — Паша был наигранно весел. Что-то в его выражении лица роднило его со мной — тем мной с видео номер «2», который салютовал беспалой рукой. — Сегодня у нас… особый гость. Человек, который не захотел сидеть тихо, когда ему сказали делать это. Человек, который решил, что нет разницы, как именно умирать.

Наверное, я знал, кто окажется под мешком, ещё тогда, когда увидел пакет, вносимый амбалами. Паша спокойно, даже как-то весело подошёл к пленнику на стуле и сдёрнул мешок.

Я не вопил. Я мычал сквозь связанный рот, и это несказанно веселило стоящего рядом ублюдка.

— Нет, — он опёрся о моё плечо, как о столик, и развернулся наполовину ко мне, наполовину в камеру. — Нет, ты не прав. Тебя предупредили сколько раз? Трижды, кажется. Так?

Снова повернувшись к камере, Паша начал загибать пальцы.

— Первый раз в больнице. Я хотел по-хорошему. Я пытался по-хорошему! Ты не захотел, и я предупредил снова. Потом ты явился ко мне, и я предупредил тебя в третий раз. Хочешь сказать, я не давал тебе шанса?

В третий раз. Нужно это запомнить и выяснить, при каких обстоятельствах был этот… третий раз.

Я сам — ещё в оспинах и язвах, никакого намёка на гладкое и красивое лицо, какое было у меня сейчас — явно не воспринимаю доводы, логичны они или нет. Я вырываюсь и смотрю на Пашу с выражением настоящего ужаса. А тому уже надоел мой сдавленный вой.

— Заткнись, — приказывает он и впечатывает свой кулак прямо мне в живот. Я-реальный едва не ощутил это чувство, глядя на экран мобильника; а ведь Паша — пробуждённый с повышенной силой, это я запомнил ещё в больничном парке.

— Мог бы двинуть тебе в рожу, — заключает он, — но, знаешь, как-то неохота пачкаться о твои нарывы. По счастью, у меня здесь есть достаточно инструментов для того, чтобы не трогать твоё лицо голыми руками.

Спокойными шагами он движется в сторону камеры, а затем исчезает за ней. Единственное, что остаётся в кадре — это я. Моё лицо. Рот связан, но глаза открыты. Замолчавший после удара, я гляжу в кадр — а точнее, за него — со всё больше нарастающим ужасом, и, наконец, принимаюсь снова мычать.

«Нужно было молчать», — проносится у меня в голове. Но… чёрт, если бы я вновь попал в эту ситуацию — смог бы я молчать?

Паша возвращается, так же спокойно, как и уходил. В руках у него — небольшой нож с тонким, блестящим лезвием, чуть искривлённым на конце. Моё мычание становится интенсивнее, а затем…

На моменте, когда лезвие вонзается мне в глаз, я инстинктивно зажмурился. Мычание, исходящее с экрана, стало диким, но верёвки не позволяют мне дёргаться слишком сильно.

— Знаешь, в чём секрет? — Паша говорит вовсе не со мной; он просто беседует сам с собой, потому что ему это нравится. — Если надавить чуть сильнее и немного изогнуть, лезвие заденет мозг. Одно резкое движение вперёд — и ты мёртв.

Свободное рукой придерживая мою голову — видимо, чтобы я не дёрнул ей вперёд, на лезвие — второй он вынимает нож. Глазница полностью чёрная, из неё льётся кровь, а я извиваюсь от боли.

— Но это неинтересно, — я не вижу лица говнюка, но ясно осознаю, что в этот момент он улыбается. — Ты должен оценить мой подарок. Страшно, наверное, умирать?

Он не торопится нанести следующий удар, поигрывая ножиком, измазанным в чёрном.

— Мой подарок — это избавление от страха смерти. Раньше ты её боялся. Теперь ты будешь её ждать.

Нож движется ко второму глазу, я инстинктивно отшатываюсь — и я на экране, и я настоящий — но клинок останавливается.

— Нет, это мы, пожалуй, ещё оставим, — задумчиво произносит Паша. — Пригодится. Зато есть ещё…

Я украдкой бросаю взгляд на хронометраж видео. Прошло меньше половины. А ведь все происходящее еще и обрезано… Сколько длились мои мучения?

Кадры перемежались, обрывались на полуслове и перескакивали дальше, до следующего “интересного” момента, и в какой-то момент я уже имел бы все шансы не узнать себя, если бы не знал заранее, кого и что я увижу на нём. Лицо изрезано. Челюсть чудовищно обезображена — никогда не задумывался о том, как меняется рот, если вырвать половину зубов (а точнее, вырезать вместе с кусками дёсен). По волосам опознать себя тоже не получится — скальп содран и валяется где-то на полу. Единственное живое место на лице — это глаз; левый глаз, обращённый прямо в камеру.

В начале, он не смотрел сюда. Смотрел в пол, на Пашу, по сторонам, куда-то ещё — но не в камеру. Сейчас же я уставился прямо в камеру — будто зная, что сам наблюдаю за собой через экран мобильника.

Стоя у стены, я смотрю на то, как неделю назад на этом самом месте со мной делали… наверное, самое жуткое, что я когда-либо видел. Некоторые отдельные виды пыток — я даже не подозревал, что они существуют. А вот Паша знал и практиковал.

Я уже давно задаюсь одним вопросом. Ну, допустим, зачем это делает Паша — спрашивать не приходится. Одного вида на его довольную и слегка (слегка ли?) безумную морду достаточно, чтобы понять, что ему это доставляет несказанное удовольствие.

Но зачем Паше было записывать всё это на видео? Улика против себя самого, но для чего? Не показывать же мне, в самом-то деле. Я всё и так видел своим глазами… глазом, и даже принимал в этом непосредственное участие.

Два плюс два.

Скорее всего, мне удалось добраться до его личной коллекции. Вполне вероятно, что Паша занимался такими вещами не раз… и если мне удалось достать это видео, то наверняка есть и другие. Вот только почему всё это до сих пор не опубликовано?

Покачав головой, я вернулся к просмотру. Само собой мне не хотелось и дальше наблюдать за своей пыткой, однако что-то подсказывало, что я в прошлом решил показать себе эти видео не только затем, чтобы у меня появилась парочка-другая психологических травм.

На видео же я молчал. Молчать я стал примерно с того же самого момента, как и смотреть в камеру. Только тихое, хриплое сопение. Изо рта стекают капли чёрной крови. Во время одной из склеек меня вырвало после очередного удара в окровавленный живот — Паша едва успел отскочить.

— Тихо стало, — замечает он. — Знаешь, даже скучно. Посиди тут минутку, я сейчас вернусь.

Я сижу и монотонно смотрю в камеру. Хриплое дыхание. Я давно уже отвязан — ему понадобились мои руки, чтобы превратить их в кровавые чёрные обрубки — но едва ли смог бы встать, даже если бы захотел. Сижу. Смотрю в камеру. Дышу.

Это жуткое зрелище продолжается минуты две-три, а затем Паша возвращается. За время отсутствия он успел вытереть с рук кровь. В руках — CD-проигрыватель и коробочка с диском.

— Если стало скучно, нет ничего лучше хорошей музыки, — он улыбается доброй, дружеской улыбкой, даже какой-то заботливой. — Я решил, тебе понравится. Может, снова развеселишься, включишься в процесс.