Оро Призывающий - 999999999 жизни [СИ]

— Вот и все, что я могу сказать о своем детстве. Трудности сделали меня такой, какая я есть. Позволили мне не терять надежды в дальнейшем пути, как бы трудно не было. И вот я здесь.

Как и кто поднял руку — я не заметил; я вообще полагал, что вопросы задают после выступления, а не посреди. Но она отреагировала.

— Да? Вы хотите что-то спросить?

— Скажи, — фанат через пару рядов позади меня заговорил со звездой сразу на “ты”. — Это всё, ну, оно же, типа, заставило тебя больше ценить жизнь? Когда бываешь, типа, близко к смерти, и…

— Разумеется, — кивнула она. Кажется, она специально не дала фанату договорить до конца, чтобы остановить поток его “типа” и “ну”. — Я очень сильно пересмотрела свои взгляды на жизнь — ещё тогда, подростком — и это всё осталось со мной до сих пор. Я ценю каждое мгновение, что мне отпущено, и каждый день напоминаю себе, что этот самый день может стать последним. И стараюсь прожить его достойно.

Вслед за первым фанатом тянул руку и второй, уже спереди от меня. Кто-то из сотрудников зала шустро передал ему микрофон.

— Как вы думаете, — этот заговорил на “вы”, — Если бы не болезнь, не все эти трудности — как могла бы сложиться ваша судьба?

— Не знаю, — она покачала головой, и я сам собой, ненароком подметил, что этот жест не изменился со времён нашего с ней детства. Такой же лёгкий поворот головы, как и тогда. — Я не предсказатель, но одно могу сказать точно: это была бы уже не я. Мой путь определило именно то, через что мне пришлось пройти.

У меня в голове стоит другой образ. Она… во время болезни. Лицо не такое уродливое, как у меня, но и красивым его уже не назовёшь. Хриплый, надтреснутый голос, как у той тётки из автобуса — её собственная сила обратилась против неё…

Я не отвернулся. Даже не подумал об этом.

Я тяну руку.

— Ещё один вопрос, — улыбается она. — А потом я всё-таки продолжу.

Кто-то суёт мне в руки микрофон, я машинально беру его.

— Спасибо, — благодарно киваю я… и снимаю очки. Короткий обмен взглядами практически незаметен для окружающих, но сам я уверен на все сто: узнала. Не так уж сильно я изменился за эти годы… Если не считать оспин на лице, которые сами по себе — улика.

— Итак, о чём вы хотели спросить? — ни голос, ни жест — ничего не выдаёт этого узнавания, и всё-таки глаза говорят об обратном.

Пару секунд я молчу. Нет, я не думаю: вопрос давно сформулирован внутри меня. Просто решаюсь.

И, наконец, заговариваю.

— А если бы ваш близкий человек заболел…

Во рту сразу появляется железный привкус крови — в нынешнем состоянии мне не так-то просто выдавать речи; несколько сидящих поблизости людей оборачиваются на хрипловатый голос.

Напряжённая пауза; хочу ли я знать, что она ответит?

— Вы бы отвернулись?

— Ну, разумеется, нет, — кивает она. — Я бы сделала всё возможное, что только могла бы, чтобы как-то ему помочь или, по крайней мере, поддержать перед… неизбежным.

Люди, сидящие вокруг, наверное, думают, что я ищу какой-то моральной поддержки или совета. Они ведь прекрасно видят, что у меня «та же самая» болезнь; некоторые даже отодвинулись чуть подальше. Знали бы они…

Грустно улыбаясь, я гляжу ей в глаза. Врёшь. Отвернулась. Она тоже глядит на меня — и открывает рот первой.

— Но мы здесь собрались не для того, чтоб говорить о моей болезни. Она осталась в прошлом. Вы наверняка хотите услышать больше о моем творческом пути…

Ну, хотя бы не стала делать пиар на моей болезни и сообщать мне, что я непременно исцелюсь, если только последую её советам.

— Я не пытаюсь жить прошлым… и другим не советую это делать. Смотрите в будущее! — замечает она.

«Другим». Возможно, уже к утру эту фразу растащат по модным девчачьим пабликам, но я знаю, что она предназначена мне.

— А… — начинаю я, но тут микрофон уходит из моей руки.

— Парень, остынь, — советует мне кто-то из сидящих рядом. — Ты тут не один.

Я в лёгкой растерянности гляжу на микрофон, который уносят обратно, на неё, которая уже смотрит не на меня, а в зал, на всех разом и ни на кого в отдельности, сажусь на место.

— Ну, раз так, — слова без микрофона слышат только окружающие, и всё-таки из четвёртого ряда они могут до неё долететь, — желаю прожить это будущее полноценно и без сожалений о прошлом.

Её голова не поворачивается в мою сторону… Но, кажется, чуть вздрагивает. Или это мне показалось?

— Но всё изменилось для меня, — продолжила она, — только здесь, в столице. Именно здесь я нашла себя, свой путь, свои цели в жизни… А ещё — встретила Пашу Сербского, человека, который поддержал меня и не отступился в сложные времена, и который…

Вот же… Значит, это он её поддержал. Конечно — такая же звезда, пиар, рейтинги. Ему нужно выглядеть хорошим, а заодно давать СМИ пищу для обсасывания в виде их романа. А кто такой я?

Кто бы сомневался. Знакомое ноющее чувство начинает наполнять легкие, не давая мне даже как следует разозлиться на неё.

— Простите, — я снова надеваю очки и, встав, начинаю проталкиваться к выходу. Стоящая неподалёку охрана напрягается — вдруг я чокнутый фанат, вдруг сейчас начну прорываться на сцену к любимой звезде? — но, когда я, вырвавшись из ряда кресел, поворачиваюсь к выходу, расслабляется.

Около минуты — и вот я снова у раковины. Вовремя. Снова боль, снова лезвия в животе, в горле, во рту… Меня мутит и рвёт, хотя я так ничего и не съел за день, только выпил чай в кафе. Впрочем, организм, как всегда, находит, что исторгнуть наружу — кровь и какие-то бурые сгустки, о происхождении которых я предпочитаю не задумываться.

Руки снова сжимают раковину. Белую, блестящую, как и всё тут. Да уж, этот туалет — не чета тому, привокзальному и обшарпанному. Всё сияет, и зеркало начищено от души…

А только какая разница, если в нём всё равно отражается то же самое лицо?

Посмотреть на себя в зеркало я не успеваю. Перед глазами всё плывёт, и я ощущаю, что падаю.

Я открываю глаза. Голова болит — но это не та боль, к которой я привык; не боль от болезни, а просто… трещит череп. Кажется, при падении я неплохо стукнулся обо что-то.

Потолок над головой — белее белого; попытавшись оглядеться, я убеждаюсь, что этот цвет здесь — основной. Белые стены, белый свет люминесцентных ламп, белые занавески на окнах, белое одеяло. Подушку под своей головой я не вижу, но она наверняка тоже белая. А ещё накрахмаленная до хруста; мне в ноздри врезается этот специфичный запах.

Похоже, я в больнице. Пары секунд достаточно, чтобы осознать, что в руку что-то воткнуто. Капельница? Кажется, да. Вторая рука рефлекторно тянется, чтобы выдернуть из вены иглу.

— Стойте-стойте-стойте! — едва только я попытался сделать это, как дверь открылась и в палату вошла медсестра. Симпатичная, моя ровесница или чуть старше — впрочем, сейчас это едва ли имело значение. — Вам не положено.